Будда из пригорода - страница 27

Принцесса Джита скормила мне дюжины горячих кебабов с манговым соусом, завернутых в чапати, — м-м-м, обожаю! Из-за этой моей страсти она дала мне прозвище Пожиратель Огня. А ещё мне нравилось у них купаться. И хотя ванная у них паршивая, со стен облезала краска, потолок облупился, а газовая колонка взрывоопаснее мины, зато Джита сидела рядом и массировала мне голову, втирая оливковое масло, разминала острыми пальчиками каждую ямку черепа, пока я не превращался в амебу. Взамен нам с Джамилой полагалось ходить у неё по спине. Джина ложилась на пол у кровати, мы, поддерживая друг друга, топали по ней — взад-вперед, а она командовала:

— Пальцами на шею надави, а то она застыла вся, как железная! Вот-вот, здесь, да! Чуть пониже! Ага, на эту вот гулю, на булыжник, вниз по лесенке, вверх по лесенке, по ступенькам!

Джамила была во всем образованнее меня. Рядом с магазином находилась библиотека, и на протяжении многих лет библиотекарша, мисс Катмор, встречала Джамилу из школы и поила чаем. Мисс Катмор была миссионером в Африке, но любила и Францию, потому что в Бордо какой-то негодник разбил ей сердце. В свои тринадцать Джамила читала взахлеб — Бодлера, Колетт[29], Радиге[30] и всю эту чушь, слушала скучнейшего Равеля и певцов, популярных во Франции, таких как Билли Холидей[31]. Потом она вбила себе в голову, что хочет стать Симоной де Бовуар[32], - как раз тогда мы начали периодически, примерно раз в две недели, заниматься сексом, если удавалось найти для этого тихое местечко вроде автобусной остановки, бомбоубежища или брошенного дома. Наверно, на нас так действовали все эти взрывоопасные книжки, потому что мы могли это сделать даже в общественном туалете. Джамила не боялась зайти в дверь с надписью «М» и закрыться в кабинке. Очень по-парижски, считала она, и носила перья, господи прости. Все это было, разумеется, сплошной показухой, ничего нового про секс я не узнал и все так же боялся близости с женщиной.

Из рук обожавшей её мисс Катмор Джамила получила превосходное образование. Думаю, на неё благотворно подействовало то, что долгие годы рядом находился человек, который любил литературу, кофе и губительные идеи, и неустанно повторял ей, что она великолепна. Просто рыдать хочется оттого, что у меня не было такого учителя.

Но когда мисс Катмор переехала из Южного Лондона в Бат, Джамила обиделась и возненавидела бывшую учительницу за то, что та забыла о своих индийских корнях. Джамила считала, что мисс Катмор решила истребить в себе все иностранное.

— Она разговаривала с моими родителями так, будто они мещане, деревенщина, — сказала Джамила. Она меня просто в ярость приводила, утверждая, что мисс Катмор её колонизировала, но Джамила — крепкий орешек, крепче я просто не встречал: попробуй колонизируй такую. И вообще, не выношу неблагодарных людей. Без мисс Катмор Джамила и слыхом бы не слыхивала о самом слове «колонизация».

— Мисс Катмор из тебя человека сделала, — сказал я ей.

При посредстве фонотеки Джамила попеременно превращалась в Бесси, Сару, Дину и Эллу[33], чьи записи таскала к нам домой и прокручивала папе. Они сидели рядышком на кровати, размахивали руками и распевали. Мисс Катмор поведала ей о равенстве, братстве и ещё о чем-то третьем, не помню, как его там, так что Джамила всегда таскала в сумочке фотографию Анджелы Дэвис[34], ходила в черном и грубила учителям. В течение многих месяцев с языка у неё не сходил Соледад, — Соледад то, Соледад сё. Н-да, то мы были французами я и Джамила, — то американскими неграми. Но дело в том, что полагалось-то нам быть англичанами, но для англичан мы всегда были черномазыми, ниггерами, «индюками» и так далее.

По сравнению с Джамилой боец из меня получался никудышный, в общем, трус я, слюнтяй. Если в меня плюнут, я только поблагодарю, что не заставили есть дерьмо с мостовой. Но Джамила была настоящим апологетом физического возмездия. Однажды мимо нас проехал на велосипеде трубочист и бросил, как будто время спрашивал:

— Жрите дерьмо, черномазые.

Так Джамила мчалась за ним, обгоняя машины, пока не сбросила негодяя с велосипеда и не выдрала порядочный клок волос, как пучок сорняков с заросшей грядки.