Будни севастопольского подполья - страница 8

Фронт быстро приближался. Фашистские дивизии подходили уже к Перекопу. Оборонялась Одесса. Вокруг Севастополя спешно возводились сухопутные укрепления. Тысячи мужчин, женщин, подростков, как и он, под палящим зноем долбили заступами и кирками каменистую землю на Мекензиевых высотах, за Инкерманом, на Сапун-горе и Максимовой даче. На Куликовом поле расквартировалась бригада морской пехоты. В его доме вместе с другими матросами поселился Кузьма Анзин, худой, остролицый, с виду тихий и скромный комсомолец. Они крепко сдружились. Костя отказался тогда от несбыточной мечты попасть на корабль и задумал поступить в морскую пехоту.

А фронт уже рядом — у Мекензиевых гор. Из Бахчисарая били дальнобойные немецкие пушки, снаряды рвались на улицах города и слободок. В небе от зари до зари кружили стаи «юнкерсов». Город пылал в огне.

Бригада морской пехоты ночью снялась на передний край. Вместе с ней ушел Костя. А через два дня его под конвоем вернули: опять подвел маленький рост. Хотелось выть от досады!

Костя поступил в артиллерийские мастерские и под грохот бомбежек стал ремонтировать приборы управления зенитных орудий на Северной стороне.

Восемь месяцев смерчи металла и бушующее море пожаров пожирали город.

За это время лишь однажды, и то мельком, Костя видел Кузьму. Никогда не забыть ему тот нестерпимо знойный день 30 июня 1942 года, с удушающей гарью пожаров, полный адского грохота канонады и бомбовых взрывов, свиста осколков и пуль, стонов раненых. Не забыть то небо, затянутое смрадными облаками дыма и пыли, сквозь которые, словно через закопченное стекло, едва пробивалось солнце.

Спозаранку пришел он с ремонтной бригадой к зенитчикам, стоявшим неподалеку от панорамы. Вокруг все было перепахано бомбами, снарядами. После трехнедельного штурма из всех зениток уцелела одна. Но и с нее бойцы уже сняли замок, приборы управления и увезли их.

Слух о том, что советские войска покидают город, тогда ошеломил его. Да, он знал: город отрезан от баз снабжения. Знал: иссякли снаряды, патроны, нет продовольствия. Понимал: конец неизбежен. И все же не хотел этому верить.

Трое молодых ребят из ремонтной бригады, спасаясь от осколков, укрылись в оставленном бойцами блиндаже. А Костя как сел, так и сидел на полузасыпанном землей цинковом ящике с патронами, растерянный, не зная, что же делать. Настала оглушающая, давящая тишина. Тишина эта показалась страшней рева канонады. Внизу, на скалистом косогоре, за пожухлой зеленью кустарника мелькнули бескозырки и полосатые матросские тельняшки. Внезапно рассыпалась густая дробь автоматных очередей. Неслась она с Зеленой горки, по склонам которой уже спускались неприятельские солдаты. Костя понял: редкая матросская цепь — последний заслон, который прикрывал отход советских частей.

Его удивило: почему матросы не стреляют? Он позвал товарищей и, подхватив пару гранат в блиндаже и цинковый ящик с патронами, спустился к грибку. Там-то, неподалеку от командного пункта батальона, он последний раз издали и видел Кузьму.

Вместе с товарищами Костя, покидая город, крутой тропой взобрался на верхнюю улицу слободки и остановился. Перед ним на семи холмах лежал в руинах мертвый город. Он пал, как воин, сраженный в бою. Черные дымные тучи стелились над холмами, опускаясь все ниже и ниже, и, словно траурный саван, прикрывали собой еще теплое, но уже бездыханное тело города-богатыря.

Остатки не успевших эвакуироваться советских воинских частей скопились на последнем рубеже — небольшом клочке крымской земли у Херсонесского маяка. Этот «пятачок» в четыре квадратных километра желтой, выжженной солнцем каменистой земли кишел голодными, изнуренными многомесячными боями и, по существу, безоружными людьми.

Всю ураганную силу бомбовых ударов и артиллерийского огня враги и обрушили на этот беззащитный «пятачок».

Попав с товарищами на Херсонесский мыс, Костя понял, что надеяться на эвакуацию нечего. Советские крейсеры и эсминцы не могли подойти сюда через минное поле.

Земля дыбилась от взрывов, дрожала под ногами, шевелилась. Спасаясь от бомбежки, Костя скатился в глубокую воронку. На дне ее сидели два красноармейца с окровавленными повязками на головах; возле третьего, раненного в руку матроса хлопотала, накладывая повязку, стриженная под польку девушка в домашнем синем платьице и серой блузе, обляпанной глиной. У нее не хватило бинта, и она беспомощно, опустив руки, оглянулась и вскинула на Костю васильковые глаза.