Буквенный угар - страница 8
«Так вот, другая часть этой философии в том, что в большинстве своем люди не выдерживают такого напряжения выборов и ответственности. Они с положения „личность“ сползают в положение „люди“, периодически выталкиваясь оттуда своей божественностью, но снова сползают туда от невыносимого ужаса одиночества…».
«Невыносимого ужаса одиночества…» — пробормотал Мика вслух.
Вика покачала головой:
— На своей луне ты всегда один, Мик. Спроси же меня обо мне, наконец!
Сквозь все заслоны подступало сознание. Одновременно неведомый приток силы вливался в сердце, но всей силы этого потока хватало лишь на то, чтобы не распасться на куски.
— Итак, моя девочка влюбилась, — слова сложились сами собой, — что ж, неплохо для начала.
Осторожно положил истлевшую сигаретку в пепельницу. Легонько хлопнул ладонью по колену, приглашая Вику сесть «на ручки». Так легче. Так она не будет видеть его глаз.
— Да, твоя девочка влюбилась, и ты первый узнал об этом, — артистично промурлыкала она, устраиваясь поудобнее легким телом.
— Надеюсь, он — джентльмен. — Он решил держать шутливый тон. Все анальгетики, присыпки, повязки — потом, когда останется один. Один.
— Нет, джентльмен — это ты. А он — мачо. Настоящий, брутальный мачо!
— Что ж, разнообразие — принцип, лежащий в основе жизни, — процитировал он на автомате, сам не помня кого.
— Я влюбилась страстно, Мик, понимаешь?
Реплика. Куда запропастилась его реплика? Паузы недопустимы, можно утонуть и не всплыть, вот, кажется, это подойдет:
— Большие девочки должны влюбляться страстно, Вик. Такова природа вещей.
— Я знала, что с тобой можно говорить обо всем! — Отстранилась, легкими пальцами прошлась по его скулам. — Ты мой самый лучший мужчина на свете и без света, за это я тебя люблю, люблю, прямо сейчас ужасно люблю…
Он понимал, что она избывает не им вызванный приступ нежности и желания, но позволил убаюкать себя сладостью этой игры, в которой она даже целовалась по-другому, потому что у «мачо», вероятно, был другой прикус, или большой нос, или выдвинутый подбородок — к черту, пока это его женщина, его женщина, его…
«Если бы был какой-нибудь прием — отключить свою боль на время, впасть в анабиоз и переждать…».
В телевизоре кощунствовало очередное реалити-шоу. Мика смотрел на экран и думал о примитивности человеческих страстей, выставленных напоказ.
«Как они отбирают типажи для этих шоу? Такие простые, откровенные, без затей…».
Он думал сейчас о чем угодно, лишь бы не думать о том, где, с кем и как сейчас Вика.
Сигареты кончились.
«Что было, того не отменить — все, — думал Мика, сминая пустую пачку. — Я просто из этого вырасту».
«Так, подумаем… Вырасту — сейчас все болит — все покровы рвутся, словно расту стремительно…».
Поднял упавший «паркер». Не глядя — нащупал тетрадь. Нашел — где начинались чистые листы.
Вывел «Протоколы боли» и дальше, дальше, изредка вскидываясь бежать за сигаретами, но, не в силах оторваться, продолжал писать.
Лифт остановился на их этаже. Ключи скребнули дверь.
Он закрыл глаза и сделал глубокий вдох, готовясь нырнуть в поток импровизации.
Просто еще одна пытка из арсенала «жизнь без наркоза»…
Мне пришлось наслушаться реплик по поводу этого текста, что мужчины так не ведут себя, так не ходят, не думают, не говорят, что герой — просто гей, а не мужик. Что до того? Рассказ не о мужиках. О Мужчине.
И все-таки жена от Митьки ушла. Сказала: «Ты хороший друг, умный и добрый человек, но я люблю другого». Ушла.
Я злилась и недоумевала: «Ну как так можно!».
И знать — не знала, ведать — не ведала, что скоро попытаюсь поступить так же, как она…
Меня тогда пошатывало от Митькиной боли.
Один раз тряхнуло так сильно, что вылетели строчки:
Чем привлекла его эта женщина? Красивых много.
Но в этой звенел некий зов или даже вызов. Словно она недвижно стояла в зимнем озере по пояс в ледяной воде.
Остро-молчаливо-несчастна. Эта несчастность обостряла ее красоту до предела, который хотелось нарушить.
Хотелось войти в ее жизнь — этот плен воды и холода, выволочь ее, безучастную, на сушу, отогреть, отпоить, отвлечь от тоски. Отвадить от нее беду. Спрятать от всех. Где? В себе.