Булгаков - страница 10
Приветствую тебя, безумец!
Эрдман. Приветствую, Елена Прекрасная! Как жаль, что я Одиссей, а не Парис. А Мака просто счастливчик.
Елена. Раздевайся, садись.
Эрдман(видя, что она одета). Ты собиралась уйти?
Елена. Мой Сережа у соседей, играет с приятелем. Я хотела его забрать. Но если приехал ты, то он может еще остаться, пусть они разнесут ту квартиру. Вы знакомы с Ольгой?
Эрдман. Абсолютно и нисколько не знакомы. Здравствуйте, Ольга Сергеевна. В последний раз вы меня могли видеть лет пять тому назад, на каком-то неудачном спектакле, в каком-то скверном театре, с весьма дурными актерами, с ужасной режиссурой.
Ольга. Так оно и было.
Эрдман. И прошу вас придерживаться этой версии, если кто-нибудь вас спросит. Когда-то где-то вы Эрдмана видели. А в данный момент я невидим, не существую, если можно так выразиться, на собственный страх и риск. То есть — меня нет. А человек, которого нет на свой страх и риск — это вообще мистика.
Ольга. Вы приехали нелегально?
Эрдман. Ради бога, что значит — легально или нелегально?! Просто представим, что мое содержимое находится здесь, а форма — где-то в другом месте. И если мое содержимое не воссоединится с моей формой, это будет означать, что меня здесь как бы вообще не было.
Ольга. Вам же запрещено находиться в Москве.
Эрдман. Запрещено. Но быть здесь проездом — не означает находиться. Я здесь проездом из Вологды в Керчь-с.
Ольга. Или из Керчи в Вологду.
Эрдман. «Лес» (Иронически). Вы знаете Островского? Тогда вот другая литературная загадка. Иду я сегодня с вокзала и рассуждаю: «если бы вокзал был близко, то не был бы далеко, а если он далеко, то, значит, не близко»
Ольга. А вы знаете, какая после этого идет ремарка? «Неловкое молчание».
Эрдман. Нокаут. Этого я не помнил. Неловко умолкаю.
Ольга. Я недавно «Трех сестер» перепечатывала. С рукописи Чехова.
Елена(к Эрдману). Ты не поешь? Есть щи и картошка. А, впрочем, человек с дороги, а я еще спрашиваю.
Эрдман. С удовольствием, спасибо. А где Миша?
Елена. Спит. Сейчас разбужу.
Эрдман. Не нужно. Пусть отдыхает.
Елена. Ты прав. Так ему спокойнее. А у нас время есть.
Елена выходит на балкон за едой.
Ольга. Зачем ты приехал?
Эрдман. Хотел его повидать.
Ольга. В провинции говорят, что он уже долго не протянет?
Эрдман. В провинции его уже похоронили. Жаль только, самого больного не спросили.
Возвращается Елена с кастрюлей в руках.
Елена. Сожрал! Сбросил крышку и сожрал.
Эрдман. Кто?
Елена. Кот. Или человек. И что только в этом доме происходит?
Эрдман. После кота я не брезгую. А после человека — зависит какого.
Елена выходит на кухню.
Ну как Миша?
Ольга. Теряет зрение. Это у него наследственное.
Пауза.
Эрдман. Что ж, значит, появился новый Гомер. К тому же мы будем твердо знать, что он действительно существует.
Ольга. До бесконечности мучает Елену и меня поправками. Все время диктует, а мы вновь и вновь перепечатываем этот его роман. А пьесу о молодости Сталина театр ставить не намерен.
Эрдман. Известно, почему?
Ольга. Нет.
Эрдман. Плохая пьеса?
Ольга. Мне трудно судить. Молодой революционер беседует со старым богословом.
Эрдман. Наверное, в этом все дело.
Ольга. В чем?
Эрдман. Старый богослов не желает никому напоминать, что был молод, потому что теперь он уже стар.
Ольга. Об этом я как-то не подумала. Ты быстро соображаешь.
Эрдман. На Лубянке, знаешь ли, весьма развиваются способности к аналитическому мышлению.
Ольга. До сих пор? Чего им, собственно, от тебя нужно?
Эрдман. А ты не знаешь?
Ольга. Что-то рассказывали. Качалов плакал в театре. Будто на какой-то попойке декламировал твои стишки или басенки.
Эрдман. Не на какой-то, а в присутствии высших государственных деятелей.
Ольга. Ну и что такого?
Эрдман. А им не понравилось. Было недостаточно смешно. Качалов прочитал одно веселое стихотворение, а тут вдруг — тишина. Все смущенно молчат. А потом генеральный секретарь спрашивает: «Кто же автор этих хулиганских стихов?»
Ольга. Проклятье! Из-за такой ерунды тебя таскают уже семь лет?
Эрдман. Видишь ли, хуже всего то, что народ приписал мне несколько десятков новых произведений, и теперь я все время вынужден объяснять, где заканчивается народное творчество и начинается мое. Так всегда бывает, когда создаешь новый литературный жанр.