Бумбараш (Талисман) - страница 4
И точно: канцелярия 7-й роты 120-го Белгородского полка сообщала о том, что рядовой Семен Бумбараш в ночь на восемнадцатое мая убит и похоронен в братской могиле.
— Быть этого не может! — упрямо повторил Бумбараш. — Я — живой.
— Сами видим, что живой, — забирая письмо, всхлипнула Серафима. — У меня, как я глянула, в глазах помутилось.
— Избу мою продали? — не глядя на брата, спросил Бумбараш. — Поспешили?
Василий кашлянул и молча развел руками.
— Чего же поспешили? — вступилась Серафима. — Раз убит, то жди не жди — все равно мертвый. Да и за что продали! Нынче деньги какие? Солома. Гавриле Полувалову и продали. Баню новую он ставил… сарай… Варька-то Гордеева за него замуж вышла. Поплакала, поплакала да и вышла.
Бумбараш быстро отвернулся к окошку и полез в карман за табаком.
— О чем плакала? — помолчав немного, хрипло спросил он сквозь зубы.
— Известно о чем! О тебе плакала… А когда панихиду справляли, так и вовсе ревмя ревела.
— Так вы и панихиду по мне отмахали? Весело!
— А то как же, — обидчиво ответила Серафима. — Что мы — хуже людей, что ли? Порядок знаем.
— Вот он где у меня сидит, этот порядок! — показывая себе на шею, вздохнул Бумбараш. И, глянув на свои заплатанные штаны цвета навозной жижи, он спросил:
— Костюм мой… пиджак синий… брюки — надо думать, тоже продали?
— Зачем продали, — нехотя ответила Серафима. — Я его к пасхе Василию обкоротила. Да и то сказать… материал — дрянь. Одна слава, что диагональ, а раз постирала — он и вылинял. Говорила я тебе тогда: купи костюм серый, а ты — синий да синий. Вот тебе и синий!
Бумбараш достал пару белья, кусок мыла. Ребятишки с любопытством поглядывали на его сумку.
Он дал им по куску сахару, и они тотчас же молча один за другим повылетали за дверь.
Бумбараш вышел во двор и мимоходом заглянул в сарай. Там вместо знакомого Бурого коня стояла понурая, вислоухая кобылка.
«А где Бурый?» — хотел было спросить он, но раздумал, махнул рукой и прямо через огороды пошел на спуск к речке.
Когда Бумбараш вернулся, то уже пыхтел самовар, шипела на сковородке жирная яичница, на столе в голубой миске подрагивал коровий студень и стояла большая пузатая бутылка с самогонкой.
Изба была прибрана. Серафима приоделась.
Умытые ребятишки весело болтали ногами, усевшись на кровати. И только тот самый Мишка, который сжег квитанцию, как завороженный стоял в углу и не спускал глаз с подвешенной на гвоздь Бумбарашевой сумки.
Вошел причесанный и подпоясанный Василий. Он держал нож и кусок посоленного свиного сала.
Как-никак, а брата нужно было встретить не хуже, чем у людей. И Серафима порядок знала.
В окошки уже заглядывали любопытные. В избу собирались соседи. А так как делить им с Бумбарашем было нечего, то все ему были рады. Да к тому же каждому было интересно, как же братья теперь будут рассчитываться.
— А я смотрю, кто это прет? Да прямо в сени, да прямо в избу, — торопилась рассказать Серафима. — «Господи, думаю, что за напасть!» Мы и панихиду отслужили, и поминки справили… Мишка недавно нашел где-то за комодом фотографию и спрашивает: «Маманька, кто это?» — «А это, говорю, твой покойный дядя Семен. Ты же, паршивец, весь портрет измуслякал и карандашом исчиркал!»
— Будет тебе крутиться! — сказал жене Василий и взялся за бутылку. — Как, значит, вернулся брат Семен в здравом благополучии, то за это и выпьем. А тому писарю, что бумагу писал, башку расколотить мало. Замутил, запутал, бумаге цена копейка, а теперь сами видите — вота, разделывайся как хочешь!
— Бумага казенная, — с беспокойством вставила Серафима. — На бумагу тоже зря валить нечего.
Самогон обжег Бумбарашу горло. Не пил он давно, и хмель быстро ударил ему в голову.
Он отвалил на блюдце две полные пригоршни сахару и распечатал пачку светлого табаку.
Бабы охнули и зазвенели стаканами. Мужики крякнули и полезли в карманы за бумагой.
В избе стало шумно и дымно.
А тут еще распахнулась дверь, вошел поп с дьячком и прямо от порога рявкнул благодарственный молебен о благополучном Бумбараша возвращении.
— Варька Гордеева мимо окон в лавку пробежала… — раздвигая табуретки и освобождая священнику место, вполголоса сообщила Серафима. — Сама бежит, а глазами на окна зырк… зырк…