Бумеранг не возвращается - страница 29
Роггльс зимой снимал дачу. Здесь он ходил на лыжах и, пользуясь уединением и тишиной, писал свои очерки. Дача была расположена в старом смешанном лесу, километрах в трех от шоссе.
Легкий ветерок порывами поднимал мелкую снежную пыль. Роггльс и Машенька шли, взявшись за руки. Машенька чувствовала, как все возрастающее волнение заставляет сильнее биться ее сердце. Сегодня был обычный, будничный день, но ощущение праздника пришло с утра и не оставляло ее ни на минуту.
Лесная тропа незаметно привела их на широкую просеку. Здесь пахло жильем и по новым, еще не успевшим побуреть сосновым столбам бежали ровные линии проводов.
— Вот, Машенька, мой коттедж! — сказал Патрик. Потянув за бечевку, он приподнял щеколду, открыл калитку и пригласил девушку войти.
Когда, издав сухой звук, щеколда за ними захлопнулась, Машенька вздрогнула и на мгновенье ее коснулось чувство страха. Но идя по расчищенной узкой тропе к домику, весело сверкающему на солнце окнами, она уже забыла это предостерегающее ощущение.
В комнате было тепло. Подле большой кафельной печи стояло два плетеных кресла с пестрыми подушками и столик, накрытый на двоих. Здесь был любимый Машей яблочный напиток, коньяк для Патрика и легкая закуска.
Когда Машенька вошла в комнату и осмотрелась, у ног ее, точно ручной, улегся яркий солнечный луч.
«Это доброе предзнаменование», — подумала она, снимая шубку.
Патрик усадил девушку в кресло, заботливо набросив на ее ноги пестрый шотландский плед, и налил в рюмки коньяк.
— Ты это мне? — удивилась девушка.
— Только одну, первую. Сегодня, в этот необычный для нас день, мы с тобой, Машенька, не можем пить сидр, — настаивал Роггльс.
— Мне не хотелось бы, Пат, даже чуточку быть пьяной, даже вот столько… — Машенька показала на мизинце бесконечно малую величину и добавила, — мне хочется быть равной тебе. Только большим усилием воли я могу подняться и встать рядом с тобой. Сегодня я говорю приподнято, точно стихами. Вот что может сделать большое чувство с маленьким человеком.
Торжественность тона подчеркивало ее платье. Машенька была одета так же, как и в первый день их знакомства в Большом театре. Нарядное, первое в ее жизни такое по-женски кокетливое платье в этой обстановке могло быть неуместно смешным или особенно значительным.
— Хорошо, Машенька, мы будем с тобой пить сидр — шампанское бедных, — улыбаясь, согласился Роггльс. — Но почему ты называешь себя «маленьким человеком»?
— Величина человека определяется тем, что он сделал…
— Ты только вступила на порог жизни…
— Это все равно. К чему я себя готовлю? Вот я мечтала стать литературной переводчицей, а теперь? Какое место в твоей жизни достанется на мою долю?
— Если этот вопрос ты задаешь всерьез, я тебе отвечу: боюсь, что ни увеселительной яхты, ни спортивного автомобиля, ни виллы на берегу Атлантики я не смогу тебе дать, моя дорогая Мэри…
Он впервые назвал ее так, и Машенька почувствовала, как между ней и ее домом легло какое-то отчуждение. Так между молом и отплывающим кораблем появляется холодная гладь воды.
— Я не сумею дать тебе все то, что хотелось бы, но…
— Но, Патрик, виллы, яхты и шикарные автомобили никогда не привлекали моего воображения!
— Чего же ты хочешь?
— Равной доли в том, что тебя ожидает на родине. Ты не веришь в мои силы?
— Нет, верю. За океаном меня ждет черный список, злобные преследования Мориса Поджа и безработица…
— Разве писатель, отдавший свое перо служению правде, может быть безработным?
— Ты не дала мне договорить — и борьба.
Машенька оживилась, на смуглом лице ее вспыхнул румянец, она вскочила со словами: «А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой!»
Она читала эти строки, и в возбужденном ее сознании смелый парус один боролся в смертельной схватке с бурей. Прочувствованный больше, чем осмысленный, этот образ в ее представлении сливался в один романтический облик ее героя.
Роггльс вынул из кармана коробочку, оклеенную сафьяном, и достал из нее кольцо. Это был крупный изумруд в венчике мелких, но чистой воды бриллиантов. Патрик надел Машеньке на палец кольцо и, повернув его камнем вниз, сказал: