Бунт невостребованного праха - страница 60
Раздражало другое. Нервическое лихорадочное движение. Один за другим следовали лихие невообразимые повороты стального пути. Но это были кульбиты, повороты самой мятущейся эпохи, коей принадлежала эта дорога. Такой, говорят, повелел ей быть сам вождь всех времен и народов, по примеру своего царственного предшественника Николая. В задумке у него, конечно, дорога была прямой, как взлетная полоса в коммунизм. И на бумаге начертал он ее пряменько, но при этом то ли был слегка под мухой, то ли соратники отвлекли. Не приметил, что пальцы вышли за линейку. И карандаш их добросовестно оказал, очертил до заусениц на ногтях. А строители, созидатели дороги, слепо следовали извивам заусениц вождя. Благо, создателей в то время здесь был переизбыток. Дорога, можно сказать, была вымощена их костями. Может, именно потому так нервически двигался сейчас поезд.
Но все переменилось, как только Надин вагон на полустанке отцепили от основного состава и поставили на новый путь, ведущий уже в тупик - к руднику, за строительство которого она получила медаль "За трудовую доблесть" и выговор за служебное хулиганство. Она ожидала, что туда последует по крайней мере поездок из трех-пяти вагонов. Но вагон был один, и Надя в нем - единственный пассажир.
Такая же единственность только ее присутствия и в самом поселке. Поездок вырвался из последнего тоннеля, объятий гор на равнину, весело отстучал по ней колесами и пошел в лобовую на прорастающую перед ним гору, этаким градом Китежем восстающую из воды, со всех сторон охватившей ее. В свое время, увидев впервые эту гору, Надя онемела. Это было действительно душой желанное Беловодье, снег не успевал стаивать на вершине горы и летом. И аборигены называли его то гусем, то девушкой, в зависимости от того, кто и по какую сторону горы жил. У каждой стороны была своя легенда ее происхождения. Одна краше другой.
Но сейчас Наде было не до красот, окружающих ее, и местного фольклора, языческого и грустного. Поездок словно решил утопиться или, по крайней мере, искупаться, так стремительно бежал он к воде, к озеру. Но у кромки его перед скособоченным станционным домиком с выбитыми, пустыми глазницами окон, резко затормозил у самого чугунного колокола с болтающимся на ветру перевязанным веревкой языком. Так резко, что Наде почудилось, будто колокол звякнул, заговорил. И этот рожденный в нем звук, не считая попыхивания паровоза, был единственным голосом, приветствующим появление Нади в поселке. Никто из служителей станции не вышел встречать поезд, никто не торопился и на посадку. Ни единого человека не маячило и у разбросанных по равнине домишек, гдето в недрах земли замерла и рудничная клеть, шахтовое колесо было бездвижно.
Похоже, Надя прибыла в страну мертвых, начало и окончание местной легенды, повествующей, как тоскует заключенная в той стране живая девушка, превратившаяся в гуся, но так и не смогшая выбраться из обители покойников. Легенда немо оживала из праха и запустения брошенного, покинутого человеком поселка. И она шла по этому праху и запустению проложенным ушедшим уже отсюда человеком дощатым тротуаром. Оглядываясь назад, видела на том тротуаре, на лиственных и пихтовых досках, занесенных предосенней пылью, свои четко отпечатавшиеся следы.
Но как ни странно, в самом рудоуправлении были люди. В своем кабинете, преисполненный начальственными обязанностями, восседал управляющий рудника. Медведе- и одновременно гориллоподобный мужик с крутыми коваными челюстями и такими же крутыми плечами, Надя была уверена - поросшими шерстью. Приземистый, но длиннорукий, с тяжелыми, будто отлитыми из железа громадными кулачищами. Эталон человека, созданный природой специально для Сибири и ударных комсомольских строек, хотя и еврей. Генрих Долгорукий, а еще Генрих Гусь. Долгорукий и Гусь - его клички. Он был неразрывно бандитом и энтузиастом. В молодости боксер, не гнушался пускать в ход кулаки и на строительной площадке, потому что был влюблен в строящийся рудник, - отсюда и вторая кличка Гусь, един в двух лицах. Одновременно был начальником стройки и главным заказчиком.