Бунтовщица - страница 8
Новостройки нависали, как великаны, сверкавшие сотнями глаз. «Столько окон — и ни одного моего», — думал Тарас, подходя к дому.
— Ещё раз придёшь, вызову милицию, — процедила бывшая жена через дверную цепочку.
— Мне переночевать. Хоть на полу.
Дверь захлопнулась.
Словно в преисподнюю, он спустился в метро, продираясь сквозь толпу, как сквозь заросли крапивы. Забившись в угол электрички, катался по Кольцу, пока не закружилась голова.
А заночевал в парке. Растянувшись на скамейке, вспоминал, как мальчишкой спрятался от Кати в пропахшем плесенью погребе. Крышка захлопнулась, и он не мог выбраться. Свернувшись тогда на мешках с картошкой, он стучал зубами и слушал, как скребутся мыши. А теперь весь мир представлялся ему тесным погребом, в котором, как мыши, скребутся люди.
В ресторане было шумно, пахло кухней. Друг угрюмо жевал, уткнувшись в тарелку.
— С деньгами сейчас тяжело…
— Я не милостыню прошу, а работу! — вспылил Тарас. — Мне бы раскрутиться.
— Зайди вечером в офис, — похлопали его по плечу.
Бизнес-центр был похож на холодильные камеры морга, и казалось, что из открытого окна вот-вот покажутся ноги покойника. Перед офисом Тарас пригладил взъерошенные волосы и краем гардины протёр грязные ботинки. Но в приёмной встретила секретарша и, взглянув, как на раздавленного таракана, протянула конверт.
Катя водила пальцем по букварю, и сын, зевая, повторял азбуку. Швырнув деньги на стол, Тарас вынул из-за пазухи бутылку. Катя делала вид, что не замечает его, но её грудь вздымалась так сильно, будто из неё вот-вот выскочит девчонка, которой она когда-то была.
— Ты его не читать, а считать учи, — отхлебнул из горлышка Тарас.
И со всей силы ударил по стене кулаком.
На юбилей выпуска собрались в школе. Сдвинув парты, расселись, как на поминках. На стенах лупилась краска, в шкафу за стеклом пылился разбитый глобус. Располневшие одноклассницы, пунцовые от вина, водили вокруг осоловелыми глазами.
Мужчин было двое: Тарас и однокашник со сломанным носом.
«Антоху ножом пырнули, длинный утонул, рыжий от передозы, у Кости пожизненное…» — загибал он пальцы.
Плакал Тарас только однажды. Когда отец, поплевав на ладони, выпорол ремнём за прогулы. «Если все уйдут — то будто ничего и не было», — подбивал он тогда одноклассников. И те, побросав учебники в ранец, сбежали с уроков.
«Все уйдут — будто и не было», — стучало в висках.
А однокашник уставился, не мигая, точно спрашивал: «Кто из нас первый?»
Тарасу казалось, что вокруг шеи затянулась верёвка, и он с удивлением почувствовал, как на глазах выступили слёзы. Московское прошлое представлялось стерильным, как офис, а в настоящем было темно, будто он снова прятался в погребе. «Где ты? — звенел девичий голос. — Где же ты?»
Тарас смотрел на округлившийся Катин живот и не видел будущего.
АРХИТЕКТОР ВОЗДУШНЫХ ЗАМКОВ
«Все живут, как могут, а я — как хочу», — повторял Филипп Пересвист, примеряя, как платье, тысячи судеб. Он жил в грёзах, спал наяву и, не покидая родного города, объездил весь свет.
В школе Филипп слыл выдумщиком, в институте — фантазёром, а потом друзья разлетелись, и строить воздушные замки стало не с кем. Он был полон грандиозных идей, выдумывать которые ему не составляло труда, а осуществлять было скучно.
В его тесную комнатушку не заглядывало солнце. С лепного потолка сыпалась штукатурка, которая хрустела под ногами, а стенные полки были забиты книгами, ни одной из которых он не дочитал. Пролистав пару страниц, Филипп распоряжался судьбами героев, и воображение уносило его далеко — чужие книги казались Пересвисту скучнее своих фантазий. Однажды он попытался облечь мечты в слова. Белый лист пугал и завораживал — и вдруг превратился в книгу. Книгу Пересвиста читали в метро, о ней спорили в прокуренных кофейнях. Её перевели на все известные языки, включая мёртвые, она звучала, как прощальная симфония, подаренная человечеству.
Измученный грёзами, Филипп спал над чистым листом бумаги.
Сосед по коммуналке, желчный беззубый старик, вечерами выпивал на кухне. Закусывая стопку чёрствой коркой, которую жевал дёснами, он усаживал Филиппа за стол и рассказывал, рассказывал. «Семьдесят годков мучаюсь», — подводил он черту. «А уместились они в один разговор», — мелькало у Филиппа.