Буриданов осел - страница 11

. Чтобы не привлекать к себе внимания, он, следуя примеру остальных, ставит ящик на свой стол и просматривает карточки, все подряд, ибо не знает, где и как ему искать, а когда пытается отгадать, что могут означать цифры (XII, 279 с.) и сокращения (доп. изд., с факс. и илл. авт.), он уже и не знает, что, собственно, ищет. Сосредоточенно, словно должен выучить их наизусть, читает он названия издательств, обозначения годов и страниц, шифры и нумерацию поступлений, удивляется количеству имен авторов, пугается, что столько мужчин (и даже женщин) до него уже написали книги, иные даже по две, три, десять разных книг, пытается понять смысл таких названий, как «Швейцарский идиотикон» [5] или «Критика учения о переходе индогерманских лабиовелярных взрывных звуков в германские чистые лабиальные», горит нетерпением узнать что-нибудь о «Надгробных проповедях в Сером монастыре» или о «Гренландских процессах» [6], сидит несколько часов, красный от возбуждения, забыв об обеде и кофе, и пугается, когда молодая библиотекарша, давно наблюдающая за ним, осведомляется о его пожеланиях. Он обстоятельно объясняет, зачем явился сюда: он пенсионер, получает пенсию по инвалидности — желудок, сердце, десять минут требуется, чтобы подняться по лестнице, — он много ходит по людным улицам, каждый знает, куда идет, но не знает, откуда он явился сам, в историческом смысле, топчет камни мостовых, которые топтали и до него, живет в домах, где до него жили другие, и отцы, и деды тоже, те, без кого и его не было бы на свете, но он-то, Бродер, имеет в виду даже не предков, а знаменитых мужей, без которых люди были бы иными, не такими, как сейчас, даже если они не знают этого или не желают с этим считаться, взять, к примеру, Лейбница или Либкнехта, и Мендельсона, и Борзига [7], и Шамиссо, а если люди почему-либо не хотят верить этому, то пусть подумают о Марксе, а может быть, даже и о Гитлере — да, и о нем тоже. У библиотечной девицы нет ни желания, ни времени вступать в дискуссию, она уже все поняла и со словами «Систематизированный каталог, литература о Берлине, отдел истории, подотдел: берлинские знаменитости» тащит его в соседнюю комнату, ставит перед ним ящик с каталогом, потом, видя его беспомощность, передумывает, направляет его в читальный зал и заказывает ему несколько книг. Но это занимает некоторое время (девица должна проставить шифры на требованиях, отправить их в хранение, там должны найти эти книги, отправить в читальный зал, дежурная по читальному залу должна отнести книги к столу Вильгельма Бродера), в течение которого седовласый господин рассматривает книги на полках для свободного доступа читателей, обнаруживает там лексикон, хочет что-то поискать в нем, но не знает, что именно, в голове его теснится такое множество идей, что не так просто извлечь оттуда одну из них, и вот таинственная сила выталкивает на свет божий великое переселение народов, он находит карту, прослеживает путь остготов и вандалов, но сам не знает, для чего это ему, слишком уж это напоминает Бергфельде, Союз немцев за границей и Нойбенчен, он только знает, что теперь ежедневно будет приходить сюда и по вечерам ошеломлять дочь своими познаниями. Но вот книги появляются на столе, целая стопка старых и новых книг о Берлине и его знаменитостях, три стенки книг образуют открытое каре, и он сидит перед этими стенками, заслоненный ими и слегка наклонясь вперед, и бегло — с дрожащими руками и горящими глазами — просмотрев заголовки, больше не шевелится.

Он спит, этот почтенный старый господин, думает дежурная, уже в пальто и шляпе, и громко щелкает замком сумочки, долго откашливается, гасит верхний свет и только после этого дотрагивается до его плеча. Да, он спит, но даже врач не сможет уже разбудить его, и дочь не сможет, дочь, считающая себя виновной, потому что у нее никогда не хватало мужества сказать ему, что его оригинальные мысли продумало и даже осуществило до него множество людей, лучше его подготовленных. Поскольку церковь верит, что мертвым нет дела до этого мира, а следовательно, и до разделения этого города на два города (и два мира), или же она надеется изменить горькую действительность, игнорируя ее, слезы матери текут вновь, как текли на похоронах Германа и Теодориха на кладбище у Шиллерпарка, куда сегодня уже нельзя попасть, да и незачем: дочь вскоре сдаст экзамены на аттестат зрелости, год проработав на электроламповом заводе, станет студенткой в Лейпциге, а у матери под боком есть могила одного из близнецов, который, как нарочно, дал себя убить при защите развалившейся биржи, и времени у нее остается совсем мало, ибо тоска по Вильгельму и его идеям, вынужденное безделье и сознание, что давно самостоятельной дочери ее помощь больше не нужна, вскоре сводят ее в могилу. После этих двух смертей Пашке собирает у старых жильцов из восьми подъездов деньги на венок, который в один прекрасный день появляется на кухонной табуретке во дворе рядом с мусорными ящиками, и принимает решение отказаться от кое-каких утомительных должностей. На чужом кладбище в районе Пренцлауэрберг дочь с грустью и с некоторым смущением, поскольку она недавно отреклась от церкви, принимает слова соболезнования от пастора, герра Пашке, фрау Вольф и возвращается в Лейпциг, а фрау Вольф вместе со своим мужем (профессия — кельнер, хобби — разведение почтовых голубей, в начале пятидесятых годов вернулся из плена) занимает всю квартиру на пятом этаже и обещает сохранить для нее заднюю комнату с отдельным выходом на черный ход, из окна которой видно еврейское кладбище, где среди апрельских и майских могил сорок пятого года снова возвышается надгробный памятник Моисею Мендельсону.