Бутылка [СИ] - страница 9

Отец предложил передохнуть, я с радостью согласился, рухнув на одну из скамеек открытого скверика.

Напротив нас был один из особняков с четырьмя гранёными колоннами на низком широком крыльце. Длинные узкие оконца, разделённые на блоки, сияли чистотой, словно их закончили натирать не позднее сегодняшнего утра. Крутая крыша, украшенная двумя выступающими домиками-оконцами, была крыта мелкой серой черепицей.

— Идём, — тихо предложил отец и я согласился, не желая признавать, что у меня нет сил тащить дальше ноги.

Собственную машину мы не могли себе позволить, всегда обходясь автобусами. На выписку отец предложил вызвать такси, но когда я услышал сумму, в которую нам это обойдётся, поспешил заверить его, что прекрасно справлюсь сам.

Увы, большим минусом богатого городка оказалось то, что многие услуги стоили невероятных по меркам жителя мегаполиса денег. Всё дело было в запросах самих горожан и редкой необходимостью прибегать к тем или иным услугам.

Зачем были нужны такси, если многие, при желании, могли открыть собственный таксопарк? Но, конечно, такси в городе были, вот только стоило это удовольствие недёшево. Состоятельные истретвильцы могли себе это позволить, но, помимо этого, я был уверен, что они бы никогда не сели в грязную, пропахшую куревом кабину на давно истёртую лоснящуюся сидушку. Предложение должно было быть на уровне запросов клиента, а запросы у местного населения были нескромными. Отсюда и цены.

Наконец наши собственные «апартаменты» показались вдали.

Мы снимали флигель у одной престарелой леди. Дом, к которому относилась старая постройка, пустовал, и потому просторный, но заброшенный сад находился в нашем полном распоряжении. Именно по этой причине мы отмели остальные варианты и выбрали этот. Цена на всё была практически одинаковой, и потому, наплевав на то, что до школы мне предстоит добираться около получаса, а отцу до места работы и того больше, мы сняли флигель.

Папа всегда хотел жить в доме с садом.

Несмотря на то, что флигель разменял пятое десятилетие, его поддерживали в порядке. К тому же здесь было бы даже просторно, если бы не наш многострадальный диван, откусивший большую часть скромной гостиной. У нас с отцом было по маленькой спальне, где каждый мог уединиться. Кухня тоже была вполне удобная — не меньше, чем в любой из квартир многоэтажек, где нам довелось пожить. Правда, меня немного смущал довольно низкий потолок. Впрочем, со временем я привыкну — люди ко всему привыкают.

Войдя в дом, я споткнулся о коробки.

— Извини, так и не успел разобрать, — виновато ответил отец, задвигая картонки ногой под стол.

Ничего — подумал я, у меня как раз пара дней на то, чтобы всё разобрать.

Отцу никогда не удавалось поддерживать порядок в доме, но я не винил его за это, зная, что он мало отдыхает, стараясь посвятить работе всё свободное время. После смерти папы забота о доме или, лучше сказать, месте, где мы временно пребывали, легла на меня как на омегу.

Очутившись в своей спальне, я первым делом переодел майку. Отец принёс в больницу чистые вещи для выписки, включая футболку, которая мне не нравилась кусачими швами от которых я постоянно чесался. Старая дверца шкафа, доставшегося нам вместе с флигелем, и остальной обстановкой, оглушительно скрипнула, стоило мне покуситься на содержимое. Отыскав простую белую футболку, купленную на распродаже, я с удовольствием стянул прежнюю.

— Да-а уж, — не удержавшись, протянул я вслух, на что тут же получил вопрос отца из другой комнаты, всё ли у меня в порядке. — Всё отлично, — крикнул я, продолжая смотреть на себя в привинченное к дверце зеркало.

Я и раньше не отличался приятными формами, свойственными многим омегам, но сейчас производил просто ужасающее впечатление.

Кости торчали наружу: плечи, ключицы, ребра, бедра, коленом я бы смог проткнуть кого-нибудь. Руки были похожи на две отдельные бамбуковые трубки, телепающиеся на верёвках, продетых в плечи. Бледность лица, показавшаяся мне в крошечном зеркале, которое дали при выписке, чтобы привести волосы в порядок, мне совсем не показалось.

Такое ощущение, что я болел какой-то неизлечимой болезнью и теперь смотрел на то, что она сделала с моим телом.