Буйный бродяга 2016 №4 - страница 9

— Я не стану сейчас дискутировать об очевидном для нас положении вещей, — сказал, утихомириваясь, Нильсен. — Скажу просто: всякое действие, меняющее судьбу мира, — это прыжок к свободе. Нельзя хотеть или не хотеть прыгать; нельзя любить выдуманную необходимость, ограничивающую свободу действия, но однажды уже успешно преодолённую. Это так же противоестественно, как умирающему любить смерть, как рабу любить кандалы и плётку. Хочешь ты или не хочешь — ты должен идти дальше, туда, где никто ещё не бывал… Нет, мы имели и имеем право — вступить на этот, именно на этот путь. Мы уже вступили на него, и остановиться, свернуть с него назад мы просто не сможем. Это убьёт нас. Мы прыгнули; пора и вам сделать тот же самый прыжок к свободе.

— Но как его сделать? — спросил кто-то из собравшихся, и сотни людей нестройно подхватили этот вопрос.

— Да очень просто, — ответил Нильсен, поворачиваясь лицом к объективам видеоустройств, передававшим его изображение всей планете. — Мы уже подготовили для этого всё необходимое — всё, кроме, разумеется, будущего устройства нашего общества, разумная организация которого потребует всеобщих, личных и коллективных усилий. От вас требуется только желание участвовать в делах Вселенной как равные, как часть цивилизации, которая, собственно, сама по себе Вселенной и является. А дальше всё очень просто. Во-первых, не надо быть либеральными демократами. Во-вторых, пусть каждый из вас сейчас закроет глаза, протянет вперёд правую руку и возьмёт в неё стоящий перед ним подстаканник для чая… — Нильсен! — негодующе вскричал Ван-Суси. — Вы не сделаете этого!

Я понимаю, что вы копили обиду веками, но я вам всё-таки не позволю так обращаться с целым народом!

— Ну, нет уж, коллега, придётся вам на сей раз перетерпеть, — ехидно усмехнулся Нильсен. — Сперва они двадцать лет ели мне мозг своими вечными человеческими ценностями. Потом я тринадцать с половиной миллиардов лет работал без отпусков и выходных на их — именно на их — будущее всеохватное могущество. Имею я право напоследок, перед тем, как они снова возьмутся учить меня жизни и снова устанавливать свою власть надо мной, хоть немного позабавить себя в награду за все мои труды?!

И растерявшемуся Ван-Суси пришлось всё-таки согласиться на трюк с подстаканником.

Старики еще помнили тех, кто ворчал, не желая признавать эту дату. Прошли столетия, и она стала сначала модным и популярным поводом показать себя в среде фрондирующей молодежи, потом официальным праздником, к которому приурочивались спортивные соревнования и арт-хэппенинги, — и вот наконец, под напором всеуносящего времени, забылась и потускнела. Более того, в последние годы в некоторых кругах было принято нарочито пренебрегать официозом: подумаешь, мол, событие, едины ну и всегда были едины по праву, чего там особенного, нормальное восстановление исторической справедливости...

Но Орест не входил в их число. Невзирая на происки диссидентов и ревизионистов, он считал нужным каждый год отмечать этот день — и непременно в обществе верной подруги Глаши, слегка подначивая её и тем самым не давая заглохнуть памяти предков.

Надо отметить, что иногда исторические изыскания Ореста самую малость выходили за рамки вежливой и дружественной беседы. Бывало, что Глаша, отбросив правила этикета, была вынуждена защищаться не только словесно. Однако единственный день в году, посвященный яростным стычкам, парадоксально не разрушал, а только укреплял их отношения.

На этот раз Орест выбрал для встречи закрытую галерею, где парочки, тройки и разнообразные компании прогуливались в свете звезды Канопус. Сезон сбора энергии завершился, и мирный отдых сферопашцев был в самом разгаре. Черепаха размером с древний планетный танк тащилась навстречу нашим гоминидам, оставляя за собой скользкий протопослед. Юркая гусеница-симбионт тут же накрывала отброшенное своим волосатым синусоидным тельцем.