Былина о Микуле Буяновиче - страница 53

Загрустила, запечалилась Анисья Ивановна, проводивши повелителя своего, станового пристава, в уезд. Уверял, что кудри были у него. Но не верит она фотографиям, где он и впрямь с кудрями. Когда с кудрями был — ее еще на свете не было. Теперь — лысый и дряблый, с глазами мутными, с колючими желтыми усами, прокуренными табаком, а сам ревнив и зорок в ревности, как настоящий полюбовник. И не обидно б было прятаться, ежели бы хоть венчанные были. А главное, года уходят — двадцать седьмой год пошел, еще три года — старой девкой назовут…

Рано утром встала — зимний день короток — нарядилась побогаче — с грешной думкою в церковь пошла. Дома — Яша, старичок-рассыльный, сам все приберет, и самовар поставит, встретит ее, как настоящую барыню-приставшу. А только все-таки не угодит, потому что видом всем неуважение покажет. Ну, за то хоть злобу на нем сорвет, накричит, натопчет, благо — старичок безответный.

Большая комната у пристава обставлена, как у всех захолустных приставов и земских заседателей: богато и безвкусно. Два нрава смешаны: берлога старого холостяка-чиновника, небрежного к домашнему уюту и порядку, и изба, украшенная проворной молодой опрятной рукою полуграмотной крестьянки, желающей быть барыней.

Царь и губернаторы любуются пузатым шкафом с безделушками, а из правого угла к порогу смотрит множество святых угодников. Поверх цветистой скатерти на круглом столе в углу комнаты — старые альбомы, с выцветшими фотографиями и увядшими забытыми цветками, деловые книги и букет бумажных запыленных орхидей в медно-желтом кувшине. Старинные часы на стенке тикают раздумчиво, упорно и строго. Но особенной важностью напичканы давно отцветшие коричневые занавески на дверях и окнах. В их кистях и перехватах всегда таится что-то недотрожливо-господское, когда Яша прибирает в комнатах. Не то трясти их, не то ни трясти. Потряси — пыль на столы и стулья не усядется до самого вечера, а не потряси — Анисья Ивановна будет кричать тоже до вечера.

Посмотрел Яша в окно на белые сугробы снега, на снежные пуховики на крышах соседских изб и поветей и прислушался к церковному трезвону во все колокола.

— Обедня отошла… Сейчас приедет! — и заторопился с уборкой последней комнаты.

Одевался Яша всегда в длинный серый зипун, из арестантского сукна, подаренный ему приставом, подпоясывался тонким ремешком туго и высоко, под самой грудью. Борода у него вся седая и окладистая, в кольцах, а голова лысая, только на висках да на затылке бахрома. Лицо у Яши чистое, румяное, нес вздернутый, походка мягкая, беззвучная — всегда ходил он в валенках — зимой и летом. И всегда без шапки, даже удивительно, как зимой лысина не знобится.

Расставляя стулья, мягким тенорком напевал с беспечностью ребенка:

— Иисусе, сыне Божий! Сыне Божий, помилуй нас!

Внезапно остановил взгляд на царском портрете и, заметив пыль на нем, бросил веник, встал на стул и полою зипуна стал осторожно вытирать портрет. А сам продолжал напевать, все полнее вдохновляясь своим пением:

— А ай, слава тебе Боже наш, слава тебе-е.

И не заметил, как вошла, остановилась в дверях, с озлоблением посмотрела на него Анисья.

— Что ж ты, дурака валяешь? Обедня отошла, а он и в комнатах еще не вымел.

Одетая в теплый зимний салоп, в пуховую большую шаль, она взмахнула большой лисьей муфтой:

— Смотри, какую пылищу поднял! Мети скорей — сейчас люди ко мне придут! — и пошла в спальню, продолжая кричать, — Вот окаянный человек какой!

Яша соскочил со стула и, мечась по комнате, незлобиво передразнил:

«Окаянный, окаянный…» Называется, из церкви пришла.

Анисься же, выступив из спальни с полускинутою шубой, еще громче закричала:

— А чего же у тебя дверь была не заперта! Эдак ты опять воров запустишь!..

— Ну — вот: воров!.. Посмеют к тебе воры заглянуть.

— Бу-бу-бу… Бу-бу-бу. Бубнит чего-ето, шмель лысоголовый… Ну, иди, скорее, ставь самовар. Да сбегай к Стратилатовне — пусть ко мне придет.

— Ну, а Стратилатовну позвать — за ней и Васька Слесарь притащится… А там и Митька Калюшкин, а там и все опять…

Анисья налетела коршуном на Яшу:

— Ну, а твое какое дело? Какое твое дело? Я тут хозяйка али ты?