Былой войны разрозненные строки - страница 6
В длинных захламленных коридорах стояли бабушкины сундуки, висели велосипеды, и нужно было осторожно пробираться среди этой рухляди, чтобы не набить шишки на лбу. По утрам в благоустроенных квартирах рабочий люд толпился у заветной двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу…
Кухонные пересуды не исключали мирного общения. В случае нужды соседи помогали друг другу понянчить ребенка, помочь детям сделать уроки, занять трешку до получки.
Гитара считалась злейшим проявлением мещанства и приравнивалась к канарейке. «Скорее головы канарейкам сверните, чтобы коммунизм канарейками не был побит!» писал Маяковский. И гитаре был дан бой, в котором она потерпела поражение.
Досталось и гармони. Нешуточные баталии развернулись: быть ей или не быть. Решающее значение имела одноименная поэма Жарова: «Гармонь, гармонь! Родимая сторонка! Поэзия российских деревень!»
И гармонь осталась. А гитара исчезла с молодежного горизонта на долгие годы.
Ее заменил патефон.
Затем наступила очередь безобидной герани, а несколько позже канул в лету комод с семью слониками. Теперь их ищут по антикварным магазинам.
Асфальтированных тротуаров, тем более улиц, в городе было мало. В ненастную погоду ходили в галошах. В передней, особенно если являлись гости, собиралось множество пар. Расходясь, гости долго разбирали галоши, придирчиво разглядывая степень износа и синие чернильные метки на красной подкладке. Кто побогаче, вкалывал в подкладку желтые латунные инициалы, но путаницы все равно было много. Школьники носили с собой мешочки для галош.
Зимой морозы доходили до тридцати и более градусов, и занятия в школе отменялись. По утрам вылезать из-под одеяла в остывшей за ночь квартире было сущей пыткой. Замерзшие окна почти не пропускали света. Наплывы морозных узоров на стеклах достигали нескольких сантиметров. Пока в промерзшей кухне негнущимися, опухшими пальцами разожжешь самовар — жизни не рад. Проскребешь ногтем дырочку, глянешь в окно брр!.. Выходить страшно.
И когда уже это лето наступит!
Крепкие лошади, от которых валил пар, вывозили с реки сверкающие на солнце голубые бруски льда. Их закладывали в погреба и засыпали опилками так хранился лед для «холодильников». О современных никто и не подозревал.
Зимой на базаре торговки это слово тогда не было бранным согревались довольно оригинальным способом. Сидя на табуретках и распустив вокруг длинные, до земли, плотные юбки, они ставили между широко расставленными ступнями чугунок с тлеющими древесными углями и, раздувая его, как утюг или самовар, создавали микроклимат.
Сливочное масло крестьянки продавали фунтами. Оно лежало аккуратными желтыми брусками на листьях лопуха и не таяло на солнце, а покрывалось мелкими бисеринками пота.
Неподалеку от нашего дома над низким входом в подвал висела вывеска «Прачечная имени Китайской Красной Армии». Работали там исключительно мужчины-китайцы. В клубах пара они бесшумно двигались в глубине помещения у деревянных корыт с белой мыльной пеной. У подвальных окон стояли столы, на которых они с умопомрачительной быстротой и виртуозным мастерством гладили белье.
На улице было интересно во все времена года.
Появлялся точильщик и, зайдя во двор, кричал нараспев: Точить ножи-ножницы! Бритвы править! Снимал с плеча точило с ножным приводом, и его немедленно обступала детвора поглядеть на фейерверк искр, стремительно срывавшихся с точильного камня. С оживлением встречали мальчишки и стекольщика: большая часть разбитых окон была на их совести…
Иногда по улицам водили прирученного медведя. Бурый, лохматый медведь с железной цепью или веревкой на шее и в наморднике безразлично шел за своим рослым, крепким и таким же лохматым хозяином — цыганом с веселыми глазами. К всеобщему восторгу медведь ходил на задних лапах, танцевал и даже боролся с хозяином.
Изредка во двор заходили цыгане-лудильщики, и мы с восхищением смотрели, как ловко они разгоняют серебристое олово по горячему дну медных котлов.
Иногда по улицам мчались красные пожарные повозки с большими бочками с водой, ручными насосами и лестницами, звоном подвязанного под днищем колокола оповещая о пожаре. За ними неслись вездесущие мальчишки: Пожар! Пожар! Топорники так назывались пожарные, имевшие у пояса небольшой топорик в чехле, были в ярко начищенных медных касках и брезентовой робе.