Быть любимой - страница 14

Однажды, когда Светлана случайно узнала, что Нина заказывает украшения из полудрагоценных камней у своей личной художницы и у нее есть приходящая домработница, она долго не могла прийти в себя. Оставшись наедине с самой собой вечером, она даже всплакнула от зависти и горечи… Ну, все у Нины как у настоящей, полноценной женщины!

А у Светы произошли перемены. Аномально долгое отсутствие Евсеева объяснилось тем, что он «зашился» от пьянки, нашел себе постоянную женщину, намного старше себя, с дурацким именем Алиса и с дочкой — ровесницей собственных детей, — и ушел от родителей к этой бабе жить.

До этого днем во вторник, в отсутствие Светы, он заехал за девочками, повез их на рынок, где позволил выбирать себе все, что угодно, из одежды и обуви. Между делом он разъяснил ситуацию, подчеркивая, что, несмотря ни на что, останется их любящим и любимым папой. Показывая Свете обновки, ополоумевшие от папиной щедрости девчонки поведали от его имени, что теперь она — действительно разведенная женщина, стопроцентная «брошенка», и может действовать по обстоятельствам, даже снова выйти замуж.

Три дня Света переживала случившееся, не говоря ничего даже самым близким подругам, что было на нее совсем не похоже. И не ошиблась в расчетах — Евсеев позвонил в пятницу поздно вечером и сказал, что ему очень плохо, и, конечно, получил приглашение приехать и излить душу. На вопрос про Алиску и новую семью он с готовностью ответил, что все это было роковой ошибкой и ему невтерпеж жить с нелюбимой женщиной, а Свету он необыкновенно сильно обожает. Как выяснилось в процессе допроса, Алиска бессовестно воспользовалась тем, что она на двенадцать лет старше, житейски и сексуально опытнее, и просто его, бедного, обольстила, обманула и соблазнила. Кроме того, он проболтался, что Алиска имела наглость потребовать денег на совместное хозяйство, что Толе Евсееву было, понятно, ножик острый.

Выслушивая его излияния, Света заметила, что он вставил недостававшие еще с молодых, боксерских лет зубы.

«Вот, значит, как — со мной можно было без зубов жить и пить по-черному, а старуха без денег, без зубов и пьяным держать не стала», — оскорбленно подумала Света, но промолчала.

Воспользовавшись моментом, Света выложила ему насчет ноябрьской поездки в Англию. Его перекорежило, но, сдержавшись, он выразился в том смысле, что она разведенная, свободная и может делать все, что угодно, и ехать хоть к черту на кулички. Этот день стал своеобразным этапом — Света убедилась, что может настоять на своем, а Толька все-таки ее любит, хотя весьма своеобразно и совсем не так, как ей хотелось.

Относительная семейная идиллия продолжалась ничуть не дольше обычного. «Зашившись», Толька лучше не стал — напротив. Все то дурное, что раньше выплескивалось в пьяных скандалах и драках, обратилось теперь в неуемную жадность. Он и раньше-то был патологически скареден, а теперь каждая Светина копеечная трата вызывала у него приступ дикой злобы. Он даже пересчитывал, сколько тетрадок и ручек Света купила девочкам, а за слишком дорогие, по его мнению, колготки мог и отвесить по физиономии. Он отбирал у Светы почти все деньги, откладывая их на очередную машину. Она могла оставить себе на косметику и прочие невинные дамские удовольствия лишь нечастые и небольшие премиальные, о которых Евсеев просто не знал.

На работе Света бурно обсуждала с подружками, как бы стребовать с него алименты на детей, но это были разговоры буквально «в пользу бедных», поскольку его официальный заработок был примерно раз в тридцать меньше, чем у нее самой, и овчинка выделки не стоила.

Света сто раз пожалела, что когда-то уговорила отца устроить Тольку к себе в институт, — левые заработки, якобы сулившие семье безбедное существование, так и не состоялись, а те, что состоялись, шли мимо семейной кассы. Единственное, отец мог приглядеть, чтобы не было гульбы по женской части. Но и это был холостой выстрел — Толька по-пролетарски ненавидел образованных женщин, а других в НИИ у отца почти не было, разве что толстые старые уборщицы, — Алиску он встретил на улице, случайно.