Бывальщина пограничника Гривы - страница 9

Щедрое подольское солнце, как в зеркалах, сияло на пуговицах новенькой гимнастерки Гордея, не спешило падать и со звезды фуражки, закаляя на нем серп и молот. Картуз и петлицы свежей зеленью оттеняли смуглявое лицо Гордея. Черненький пушок над губой просился под лезвие бритвы. Грива вскоре и распрощался с ним в первой же парикмахерской. А уж как посмотрел после бритья на себя в зеркало, то удовлетворенно подумал: «От если бы Петрик посмотрел сейчас на меня, а? Не узнал бы и позавидовал. А мама узнала бы».

А отец? Тот сразу назвал бы сына щорсовцем.

«Вот приеду в гости, — мечтал себе Грива, — но уже после того, как поймаю шпиона».

Эти мечты и сопровождали Гордея Гриву аж до старой крепости, стоящей за городом над мелководной речкой. Крепость опоясывала серовато–зеленая над водой и черная в тени стена. Таинственная башня будто вырастала из водяных потоков. От поля крепость отделялась земляным валом. Осунувшийся вал давним–давно зарос кустарником, высокими бурьянами и стеблистыми травами. Там дети пасли коз, играли в прятки, кричали.

Неподалеку от крепости ходил дедушка с дубовой палкой. Он опирался на ее загнутый конец, как на бараний рог, и, ни на кого не обращая внимания, рыскал вокруг глазами. Дедушка не был похож на пастуха или сторожа–бахчевода. В серых глазах старика, под рыжеватыми бровями, таилось что–то воинственное.

— Дедушка, — обратился Грива к старику, — это правда, что в этой крепости сидел Устам Кармалюк?

— Неправда, солдат, — сухо ответил дед.

— Нежели? А нам говорили…

— Зачем бы ему тут сидеть? — хитровато посмотрел старик на Гриву. — Что, у него, думаешь, своей хаты не было?

Разговор почему–то не вязался. Тогда Грива осмелел и сказал, что знал про Устина Кармалюка:

— Паны заковали Кармалюка и посадили в крепость. Вон в ту башню. Нам сам политработник на политзанятиях рассказывал.

— Эге. Да конечно… — нехотя отвечал дед.

Наверное, он, озабоченный каким–то своим делом, не хотел больше разговаривать с настырным юношей в зеленой фуражке. Грива понял намек, но ему захотелось еще что–то узнать про крепость. Только не знал, с чего начать. Выручил камешек, блестевший на земле, словно растопленная желтая смола. Грива поднял его и подал деду. Старик молча достал с глубокого кармана железку, похожую на рожок полумесяца, стукнул ею раз–другой по камню. Искры так и посыпались из–под его плотных пальцев.

— Эге, да ты настоящий кремень, солдат, ты нашел.

— А возьмите его себе. И скажите мне, дедушка, что это маячит на стене, словно человеческая фигура в камень вдавлена?

— Легенда повествует, — начал спокойно старик, — что тут, где мы с тобой стоим, на страже караулил турок, а там, под крепостной стеной, человек нес воду из реки. Турок послал в него стрелу. Человек, падая на землю, навсегда оставил свою тень на стене…

— Вот я бы того турка, — горячо сказал Гордей, — теперь пулей стукнул…

— Э, сынок. Турок далеко, а вот воришка, укравший у меня ядро турецкое, где–то здесь… Найди, вот и стукнешь его… хотя бы этой клюкой. — И дедушка погрозил кому–то палкой.

— Какое ядро, дедушка?

— Историческое. Какое же тут может быть еще?

— Но кому оно нужно?

— Да уж кому–то нужно, коли взяли. А что мне теперь скажут в музее, какой же ты смотритель, если ядра не устерег? Да и что это за турецкая крепость без турецкого ядра, а?

— А если это ядро взорвется, дедушка? — испугано спросил Гордей.

Смотритель равнодушно махнул палкой.

— Говори. Если бы должно было взорваться, так еще при баталии взорвалось бы. Теперь кто–то сделает из него пестик для проса или еще какого–то черта, а ты тут морочь голову. О, сюда даже кто–то приезжал, — увидел борозду.

У Гордия Гривы проснулась сообразительность пограничника. «Пойду по следу колеса. Куда он меня приведет?» — решил он и тронулся в направлении незнакомого села. На развилке задержался возле необычного склепа. На потрескавшемся, заросшем мхом камне прочитал: «Здесь землей покрыта лицом душою Mapгарита. Такая ей цена от общества дана. 1758–1775 гг.» Грива пожалел, что Маргарита умерла такой юною, и пошел дальше. Но след не повел его в село, колеса обгибали хаты полем.