Цапля для коршуна - страница 20

Среди лучей и бликов мелькнула высокая фигура и тут же отразилась в зеркалах — тьмой и светом, аметистовым венцом, коршуном в вышине и ликом без лица.

— От тебя смердит, мальчик, — голос вошел в мозг, минуя уши.

На дне души испуганно встрепенулась печать — оттиск клятвы верности, которую студенты дают королю при приеме в училище. Встрепенулась, заметалась в поисках укрытия и рассыпалась золой от небрежного щелчка.

Значит, вот ты каков, князь Иэнны. Вот что ты можешь…

— Вы решили начать переговоры с оскорбления посланника? — спросил Дион.

Тьма в зеркале всплеснула презрением.

— Как посланник ты мне неинтересен. Я просил прислать тебя, чтобы встретиться с правнуком.

— После того, как отказались от сына?

— Ты так же прямолинеен, как и он. Но в отличие от него, тебе это простительно.

— Мой отец мертв? — очень хотелось закрыть глаза. Поймать взгляд собеседника все равно не удастся.

— Смерть — это бегство. Твой отец — трус.

Стоило ли задавать вопросы, если все ответы будут такими?

Дион перешел к делу. Спросил напрямую, соблаговолит ли его высочество князь Иэнны отдать руку своей дочери владыке Гадарии. Достал из папки документы — официальное предложение, проект договора о мире — листы, вспорхнув голубками, растворились в воздухе. А в зеркалах явилась девушка, прекрасная и легкая, как солнечный свет, и столь же неуловимая.

— Спроси ее саму, — велел князь.

Ответом стал смех — тот самый, что преследовал Диона в переходах по пути в зеркальную залу.

— Ты носишь цаплю. Почему не коршуна? — прозвенело в голове. — На коршуна у тебя больше прав!

— Ты считаешь? — притворно удивился князь. — Об этом стоит подумать.

Больше от первого дня в памяти ничего не осталось. Сны были полны неясных и тревожных образов, неразборчивых голосов, путаных мыслей на грани озарения. Утром Дион проснулся больным и пьяным.

Князь принял его в самшитовой роще. Плотно сидящие кусты ограждали белую ротонду. Тонкие резные колонны поддерживали изящный купол, под ним, в центре мраморной площадки зеленел островок густой сочной травы в золотых блестках. Князь, представший сегодня рослым мужчиной в тяжелом багряном плаще, с седыми кудрями до плеч и белым маревом вместо лица, велел Диону разуться и встать на траву.

— Чувствуешь? Она еще здесь, ее благая воля оберегает нас.

Дион слышал эту легенду от отца: когда-то на земле жили маги и боги, и у каждого бога был свой храм, и вокруг каждого храма жил свой народ — в мире и радости. Устроив дела смертных, боги решили покинуть этот мир. Они уходили по одному, пока не осталась единственная богиня, привязанная к своим подданным больше всех.

— А потом пришли люди, — подхватил князь. — Двери в наш мир всегда стояли открытыми, как двери в храм. Но вслед за людьми пришли чужие, и сила их тоже была чуждой. Потому теперь и зовется истинной, — холодный смешок. — Чтобы прикрыть ложь. Подобно нашим богам, мы были слишком мягки, слишком беспечны и из хозяев стали рабами…

Дион позволил себе иронично поднять бровь.

— Знаю, тебя учили другому, — князь тряхнул кудрями. — У каждой правды, как у монеты, две стороны, и часто они отличаются как день и ночь. Ты вырос в чужой стране, но ты мой правнук…

— Я ублюдок, — Дион намеренно использовал грубое слово.

Князь рассмеялся.

— Если бы я женился всякий раз, как меня одолевала страсть, пришлось бы выстроить вокруг дворца еще один город — для моих жен и детей.

Дед и отец Диона тоже родились вне брака, хотя каждый из них всю жизнь хранил верность только одной женщине.

— Богиня исправила ошибку своих братьев и сестер. Отныне наш мир закрыт для вторжения извне. Пройти сквозь преграду могут только свет и мысль. Только они.

В голосе князя слышалась недосказанность, и он явно хотел, чтобы Дион это заметил.

От земли исходило тепло, наполняя тело силой, а душу покоем, трава приятно щекотала ступни, и впервые в этой стране обмана и морока голова Диона была ясной.

— Зачем вы говорите мне все это? — спросил он.

В руки легла папка, которую он вообще-то оставил в спальне, в папку порхнули новые листы, покрытые витиеватыми старинными письменами, а сверху — портрет княжны, исполненный акварелью с небывалым искусством.