Царь Мира - страница 38

— Что, с ума сегодня посходили?! — начал было врач, но осекся, увидев, что Эдику делают искусственное дыхание, и, быстро подойдя и не говоря ни слова, мягко отстранил капитана и занял его место. Клюкин отошел, чувствуя, что весь вспотел от физических усилий и волнений.

Медсестра орудовала аппаратом, похожим на гармошку, врач же занялся непрямым массажем сердца, бросив водителю: «Носилки!» Минуты через две тот появился с носилками. Клюкин помог перенести Эдика в машину, и та, быстро набрав скорость, унеслась по пустынной улице. Клюкин не успел даже спросить врача, что с пострадавшим, и решил, что лучше задать несколько вопросов дежурному милиционеру.

— Ты как? — спросил он его.

— Да вроде нормально.

— Ладно, сейчас повезут тебя в больницу, только вспомни, что было. Коротко, самую суть.

— Значит, так. Дверь была заперта. Все ушли, кроме него и меня. Вот. Вдруг слышу — звон стекла, а прошло не больше получаса с тех пор, как вы ушли. Выскакиваю в фойе, там стоит этот, высокий, в шляпе и темно-сером плаще, в руках что-то вроде светящейся палки.

— Как это — светящейся?

— Ну… вроде… как при сварке почти, белый свет, только не такой яркий, смотреть можно не жмурясь. Я к нему: «Гражданин, стойте», — говорю. Он разворачивается, палку протягивает. Я даже моргнуть не успел, и она-то меня вроде не коснулась, а удар такой, треск, валюсь на пол — и в глазах темнота. Очухался… не знаю, сколько пролежал, пошел наверх, там Власов лежит в кабинете. Я только глянул — побежал звонить. Ну, вернее, пошел, шатало меня, еле на ногах держался.

— Лицо разглядел?

— Нет. Он сразу палкой… я на нее смотрел и еще на руку… Лица не видел… не помню.

— Ладно. Поезжай в больницу, пусть тебя там посмотрят, это не шутки. Мне бы Гершензона сюда. Я позвоню в отделение, надо поднимать всех… хотя кого?… блин! Ладно, дуй, не мешкай. Я здесь останусь.

Во время наступившей паузы гость Гершензона неторопливо и деловито совершил несколько действий: достал сигарету, зажигалку, закурил, спрятал зажигалку, вытащил пистолет, потом длинную трубку и начал накручивать ее на ствол. Закончив с этим, он положил пистолет с глушителем на стол и снова взглянул на Гершензона:

— Это мой аргумент, мой козырь. Вам нужно вычесть из цены вашего достоинства цену вашей жизни и назвать мне разницу. Если эта сумма будет разумной, вы ее получите.

Гершензон рассмеялся. Это был не дребезжащий стариковский смешок, привычный для его знакомых, а дерзкий, вызывающий смех, и он очень не понравился гостю.

— Моя жизнь и мое достоинство — это одно целое. Вы меня не поняли. Я не продаюсь.

Старик прекрасно понимал, что загоняет бандита в тупик, и выходом может быть только одно, но он продолжал смотреть в глаза своему гостю, гордо подняв голову.

Молчание было нарушено тихим скрипом двери. Открылась не входная дверь, а дверь коридора. Тот, кто вошел, мог появиться в лаборатории через несколько секунд. Ночной гость сидел так, что входная дверь была напротив него, и он спокойно переложил пистолет на колени.

— Вы кому-нибудь говорили о нашей встрече?

— Только сторожу. Иначе он не пропустил бы вас. Должно быть, это он. Больше никто не знал о том, что вы придете.

Оба успели подумать, что Кузьмич мог и проболтаться, хотя какой ему смысл? Можно было предположить, что за экспертом следили…

Дверь лаборатории открылась, и на пороге появилась высокая фигура в сером плаще. Лица вошедшего было почти не видно в тени широких полей шляпы. Он сделал несколько шагов и остановился возле торца стола. По обе стороны его сидели Гершензон и Алиев.

— С кем имею честь? — удивленно спросил эксперт. Он не знал вошедшего. Лицо у того было странное: тоже какого-то серого, землистого цвета, стандартное и незапоминающееся. Гершензон подумал о КГБ — агентов этого ведомства он почему-то представлял именно такими.

— Вы Гершензон? — спросил серый человек.

Голос его был ровным и бесцветным, хотя и с некоторым «металлическим» акцентом — так говорят роботы в фантастических фильмах.

— Да. Что вам угодно?

— Вы взяли зеркало в театре. Где оно?

Если бы нежданный визитер сообщил старому эксперту, что пришел разоблачить его, Гершензон удивился бы меньше. Но вопрос был таким странным, что он поневоле прибег к еврейской привычке, от которой вроде бы успешно избавился.