Carmina - страница 10
И, вечернею близостью обессилена,
Уронила кольцо опаловое.
Гаснет свет, и впиваются длинные
Тени, неясностью раззадоривая.
Гостиная, старинная гостиная,
И ты, словно небо, лазоревая.
Ночь… Звоны с часовни ночные.
Как хорошо, что мы не дневные,
Что мы, как весна, земные!
Отвергнутый
(В витрине игрушечного магазина)
Милая девочка с голубою вазой!
Ах! Отчего я чумазый!?
Если бы не был я трубочистом с грязной лестницей,
А за плечами не висела бы метла –
Я бы упал на колени перед прелестницей
И – может – скатился бы со стола,
Разбилось бы сердце из севрского фарфора
И только обломки взглянули бы из-за портьер.
Я бы похитил золото детского взора,
Но – увы – я не викинг и не кондотьер.
Милая девочка с голубою вазой!
Ах! Отчего я чумазый!?
Черный лебедь
С елки тонкой и пахучей,
Золотой
Черный лебедь мне на намять
Дан тобой.
Ты хотела, ты хотела,
Чтоб, как он,
Я взмахнул крылом певучим
В небосклон.
Больно, больно. Тяжело мне.
Стонет мгла.
Огневая кровь струится
Из крыла.
И не взмыть мне в лете плавном
Через бор,
Не взглянуть горящим оком
В синь озер.
Я с землею связан, скован
Навсегда.
Сквозь ресницы светит в очи
Мне звезда.
Лишь могу тебя из мрака
– Хочешь ты? –
Перекинуть взмахом крыльев
До звезды;
Но, когда взлетишь ты, помни,
Не забудь:
Не могу я плыть с тобою
В светлый путь.
Больно, больно. Тяжело мне.
Стонет мгла.
Огневая кровь струится
Из крыла.
Спокойный
Когда, как денди, в безукоризненном костюме,
С панамою, опущенной на бледный лоб,
Он бредет рассеянно по шумной улице,
Не обращая внимания на подведенные брови
И красные каблучки встречных дам, –
Весенний дождь золотит лица прохожих,
А он – одинокий – осенне-бледен.
Как каменное изваянье, следит за жизнью,
Слегка улыбается над смертью
И презрительно отзывается о любви и о литературе.
Иногда подносит раздушенный платок
К тонким, созданным для поцелуев, губам
И вспоминает, что они осиротели от грусти.
Небрежно откидывает восковой рукой
(Похожей на руку Шеридана)
Волосы, приглаженные тщательно и ненужно.
А толпа чутко отзывается на каждое дуновенье
Общественного ветра,
Словно воздушный шар в руках ребенка.
И только иногда
(Но этого никто не видит, ибо он одинок!)
Радостная зоря пробегает во взоре,
И он весь наполняется золотом,
Как цветок вечерним благоуханьем.
Это бывает, когда Вы,
Всегда легкая, прозрачная, немного томная,
С золотыми глазами,
Промелькнете в шумливом потоке навстречу.
Он почтительно уступает Вам путь
И еще долго следит
Ваше белое перо на модной шляпе
И узкую полоску меха на летнем платье
И улыбается, как умирающий,
Увидавший Голубую Невесту.
Пастораль
В лесу, близ липы срубленной,
Сидел под вечерок
С пастушкою возлюбленной
Влюбленный пастушок.
Он звал ее прекрасною,
Прелестницею звал
И про любовь нещастную
Украдкою шептал.
И полон содрогания,
Преподнеся цветок,
Он путал и признания
И горестный упрек.
И вдруг, покинув аленький
Цветок, чрез ручеек
Порхнул к влюбленным маленький,
Воздушный мотылек.
И пастушок проворною
Рукой его схватил,
Но – ах – всю пыль узорную
Он стер с прозрачных крыл.
И возле липы срубленной
Влюбленный пастушок
Твердил своей возлюбленной
Сей горестный упрек:
«Та бабочка – нам вестница!
Когда полюбишь ты
Другого, о, прелестница,
Судьба мои черты
Сотрет рукой небрежною!..»
И пел им ручеек
И тешил речью нежною
Пастушку пастушок.
Маскарад
«Глупые маски, веселые маски».
В. Шершеневич.
Мелькают шлемы, кружева, повязки;
Маркиз ведет притворную игру.
Я с вами, радостные маски,
Я – на пиру!
Расстался я с своим печальным садом.
Ах! С вами, маски, с вами рядом
Я заплетусь в узорное звено,
Забыв тоску.
Вот к моему венку
Ты тянешься, колдуя взглядом,
Таинственное домино.
Прекрасный шествует Иосиф
И с четками в руках,
Маркиз изящных бросив,
Крюшон горящий пьет монах
Ищу тебя, Прекрасная Пьеретта,
И «Sanctus Amor» лозунг мой!
Ищу. Напрасно! Где ты, где ты?
И мимо сказкой золотой
Летит, расправив крылья,
Валькирия.
Ах! Все забыть,
И в высь уплыть!
Мелькает домино,
Колышется перо…
Пьеретта! Где ты? Приди, я жду и в нимбе света
Из тонких чаш
Я огненное дам тебе вино.
Ах! Устремись со мной в задумчивый чардаш!
Я – твой Пьеро.
Смерть Пьеро
Борису Фриденсону.
Он внимательно каждую пару
Оглядел: не мелькнет ли перо? –