Царская карусель. Война с Кутузовым - страница 26

– С веком великой огненной бури! – В залу вошли Тургеневы, Андрей я Александр.

Все промолчали: сказано о запретном, о французской революции. На мгновение глаза у Андрея стали злыми.

– У меня лопается терпение, скорее бы минул и этот мерзостный век, и сей год – позора России.

– Андрей Иванович, бог с вами! Какой позор вы напридумывали себе? – Умница Екатерина Михайловна смотрела кротко и уж так была хороша!

Андрей прикрыл глаза веками, длинные ресницы дрожали, как у обиженного мальчика.

– Вы хотя бы историю с Коцебу вспомните! – И снова сверкнул глазами. – Мы живем в эпоху Августа Коцебу, а как с ним обошлись?

Хватающие за душу драмы Августа Коцебу заполонили театры европейские, а коли так, то и петербургские и московские.

Будучи директором Венского театра, Август Коцебу приехал в начале года в Россию. В свои двадцать лет он жил в Петербурге, служил секретарем при генерале Бауэре. Свадьбу сыграл тоже в Петербурге, взял в жены дочь генерала Ф. Эссена. Кстати сказать, помимо тестя Коцебу России служили генерал-лейтенантами еще трое Эссенов: Иван Николаевич был Каменец-Подольским губернатором, Александр Александрович – шефом Черниговского полка, Петр Кириллович – Выборгским военным губернатором… И несмотря на такое родство, по крайней мере, свойство – писатель Коцебу, едва пересек русскую границу, как был схвачен и без суда, без каких-либо объяснений упечен в Тобольск. Расправы с писателями Россия переживает болезненно. Но на престоле восседал Павел. Всё кончилось шутовством. Император пришел в восторг от пьесы Коцебу «Лейб-кучер Петра Великого», и опальный писатель стал желанным. Его примчали в Петербург и пожаловали в директора Немецкого театра.

– Ваш любимец устроен и обласкан, – беря Андрея за руку и усаживая за клавесин, сказала строгая Варенька. – Государь Павел Петрович, слава богу, любит искусства.

– И даже сверх всякой меры! – Смеясь, Андрей вырвал из клавесина нечто бурное и нелепое. – Чего стоит указ от 25 апреля сего – Господи! – уходящего наконец-то года. «Представления в публичном театре не должны продолжаться долее восьми часов вечера». А начало – в пять! Укладывайтесь, господа артисты, но спектакль по-прежнему должны составлять: драма и балет; опера и водевиль; водевиль, трагедия и дивертисмент.

– Между прочим, – сказала Варенька, – Павел Петрович подарил сочинителю Николеву трость с золотым набалдашником в бриллиантах.

Андрей грянул марш «Гром победы раздавайся». Варенька положила руку на руку Андрея.

– Не надо так. Я хочу петь.

Андрей улыбнулся, заиграл иное, спросил глазами: это? Варенька вздохнула, погрустнела, и голосок ее пошел, пошел по сердцам, как птичьи лапки ходят по подоконникам в дождик:

Вместе с хозяином дома, с Сережей Соковниным, однокашником Жуковского, приехал Андрей Кайсаров, и почти тотчас Алексей Мерзляков.

Варенька даже заскакала от радости:

– Играть! Играть! Милый Мерзляков, открывайте ваш сундук с народным добром.

– Варенька, Господь с вами! Я знаю детские игры.

– А мы и есть дети! – обняла Вареньку Мария Николаевна. – И даже младенцы.

– Младенцы неведомого, но прекрасного века! Господа! Пусть новый век будет прекрасным! – вопила Варенька.

– Ну, не знаю! – развел руками улыбающийся Мерзляков. – Есть игра «Ох, болит!».

– Давайте! Давайте! – Варенька хватала всех за руки, собирая в круг.

Игра оказалась простой, но со смыслом. Все назвались цветами. Первой охать досталось самой Вареньке – Ромашке.

– Ох, болит! – закатила глазки Варенька.

– Что болит? – спросил Подсолнух – Мерзляков.

– Сердце.

– Да по ком же?

– По Черному Тюльпану.

Андрей Тургенев занял Варенькино место в кругу.

– Ох, болит!

– Что болит? – спросил Подсолнух, ведший игру.

– Вся грудная клетка разрывается.

– Да по ком же?

– А по Жуковскому – ему стихи надобно писать, а он чужую прозу переводит.

– Не дело! Не дело! – рассердилась Екатерина Михайловна. – Цветок назовите!

– Цветок? – вздохнул Андрей. – Жуковский, ты Вишня. Вишня – жизнь моя, но цветок, растущий в моем сердце. – Незабудка.

Незабудкой была Екатерина Михайловна.