Царство. 1951 – 1954 - страница 9

– За здоровье нашего родного товарища Сталина, непобедимого генералиссимуса, троекратное, два раза коротко, последний – протяжно – ура! Ура!

– Ура-а-а!!! – что есть мочи взревели голоса.

Выпили до дна. Николай Александрович с силой грохнул о пол хрустальный бокал.

– На счастье, товарищ Сталин! Долгих вам лет! А врагов, врачей поганых и прочих нелюдей, уничтожим, не беспокойтесь. Это мы вам ответственно обещаем! – Булганин рухнул на стул, любовно взирая на отца народов.

Валечка стала заметать осколки разбитого стекла. Военный министр с аппетитом принялся за лобио.

– Ай, молодец! Подчистую съел, тарелку мыть не надо! – глядя на Хрущева, хвалил Иосиф Виссарионович. – Тебе что дать? Холодец пробовал? Нет? – Сталин подтянул ближе неподъемное блюдо. – А ты, Георгий, чего отстаешь? Смотри, как все наворачивают!

– Мне, если возможно, тоже холодного, – кивнул Георгий Максимович.

– Наливай, тамада, не отлынивай!

Лаврентий Павлович зазвенел бутылками.

– Лаврентий у нас хитрец, ничего не пробует! – погрозил пальцем Хозяин. – А про вино врачи тебе ничего не говорили? Не сообщали, что оно больным противопоказано?

– Ты сам сказал – вино, по существу, сок виноградный. Что тут вредного?

В помещении было душно, форточек в доме не открывали, чтобы не просквозило Хозяина. Лишь когда Иосиф Виссарионович удалялся отдыхать, прислуга поочередно проветривала помещения.

– Пропадете вы без меня, передушат вас, как котят! – Со второй попытки Сталин расстегнул верхнюю пуговицу на френче. – Старый я стал, тут болит, здесь болит, лечить меня некому, надо выбирать преемника, – медленно говорил он. – Плесните немного!

Булганин схватил бутылку «Оджалеши» и принялся наливать.

– Хватит, хватит, а то сопьюсь! – остановил Хозяин.

Приблизив бокал к свету, он любовался гранатовым оттенком вина.

– Так о чем я?

– О преемнике сказали.

– Ну да. Берия вроде подходит, и голова на месте, и хватка есть, и в политике разбирается, и крепкий хозяйственник, но он грузин. Еще одного грузина во главе ставить нельзя, это не Грузия! Отпадает поэтому наш любимый Лаврентий. Вот Никита сидит, московский секретарь. Из рабочих, молодой, толковый, старательный, и он не годится – образования нет.

Никита Сергеевич бесхитростно хлопал глазами.

– Справа от меня, – Сталин развернулся к Георгию Максимовичу, – сам товарищ Маленков, светлейшая голова. Он и доклад на Съезде сделал, и кадрами управляет, а кадры, сами знаете – решают все! Маленков у нас фигура значительная, и не в смысле, что толстяк, в брюки не влазит, – пошутил Генеральный Секретарь, – а в том смысле, что человек думающий, только и он не подходит. Георгия нашего золотого под белы руки вести надо! – потрепал за ухо кадровика Сталин. – Тебе стричься пора, оброс, как пес! Следовательно, остается Булганин, Маршал Советского Союза!

Глаза присутствующих уставились на сияющего Николая Александровича.

– Валя, неси второе! Прокурор, разливай! – скомандовал Иосиф Виссарионович.

На стол подали жаркое из оленятины и бараньи люляшки, завернутые в лаваш. В довершение Валя выставила щучьи котлеты с воздушным картофельным пюре.

– Как олень? – спросил Сталин Хрущева.

– Замечательный олень.

– Дикий зверь, гордый, а и он под пулю попал, значит, судьба! Я раньше любил охоту, сейчас какой из меня охотник! А раньше, в молодости, без охоты не обходилось. Помню, в ссылке, в Туруханском крае, частенько с Яшкой Свердловым на охоту ходили. Мы тогда с ним в одном доме у бабки горбатой жили. Смотреть на нее было жутко, на эту бабку-горбунью, как ведьма была страшная, вот и ходили на охоту, чтоб ее меньше видеть. И бабка радовалась – мясо приносили. Пса с собой брали, приблудился к нашему домику щенок, пожалели, оставили жить. Назвал я его Яшка, в честь Яшки Свердлова, – хохотнул Сталин, – так что я с двумя Яшками жил, позовешь: «Яша, Яша!» – так оба на зов идут, умора! Даже бабка беззубая смеялась. А Яшка, мудак, обижался. Я ему объясняю: «Глупый ты, Яша, хоть какое-то у нас есть развлечение, а ты дуешься!» Пошел я однажды на лыжах, долго шел, километров десять отмахал, а может и пятнадцать. Холодно, а я разогрелся, качусь себе по сугробам и качусь. Выхожу на опушку, глядь – на дереве куропатки сидят. Двадцать четыре штуки на ветке примостились, а ружья у меня нет, дома забыл. Я мигом назад, хвать ружье, и по своему следу обратно прибежал. Сидят, родненькие, никуда не улетели! Я прицелился и – ба-бах! – Сталин изобразил, как стреляет из ружья.