Carus, или Тот, кто дорог своим друзьям - страница 58

стр.

— Малышка просто очаровательна! — сказала Э. Она только что вернулась из клиники, от Глэдис.

Суббота, 19 мая. Рекруа приехал в аэропорт, чтобы встретить меня. Мы поужинали вдвоем. Заговорили о Коэне.

— Скажите, что вы делали девятнадцатого мая тысяча девятьсот тридцать восьмого года? — спросил он меня, смеясь.

— То же самое, что вы делали двадцать третьего ноября тысяча девятьсот пятьдесят четвертого.

На обратном пути, проходя по улице Мазарини, мы встретили Йерра, возвращавшегося с какой-то вечеринки в совершенно новом плаще, который явно был ему велик.

— Как там малышка? — спросил я.

— Маленькая Генриетта — это и впрямь чудесное имя для дочери хранителя древностей, — довольно глупо добавил Р.

— Вам следовало бы знать, дорогой друг, что, в отличие от Генриетты, Анриетта начинается с «А», — ответил Йерр[70].

— Уж не для того ли вы ее так назвали, чтобы давать нам уроки языка? — съязвил Рекруа.


Воскресенье, 20 мая.

Обедал на улице Бак. В прихожей — маки на длинных стеблях, но давно уже распустившиеся, почти опадающие.

Погода была душная, предгрозовая. Заходил Йерр. А. пожаловался, что ему нечем заняться.

Тогда вспомните о цивилизации Индии, — сказал Йерр. — Самое чистое ничему не служит. А в случае высшей, идеальной чистоты уже и не жертвует ничем. Находится в состоянии бесполезной святости!

Что же в этом удивительного? — ответила ему Элизабет. — Он трудится над отсутствием труда… Весь день, всю неделю считает галок…

— Считает ворон, — поправил Йерр.

В тихом омуте черти водятся, — сказала Элизабет. — Это будет опаснее ослиных копыт…

— Я разучился владеть своими десятью пальцами, — жалобно заметил А.

Где десять пальцев, там и десять ногтей. Да здравствует бесплодие! — напыщенно воскликнул Йерр. — Благословенно чрево, не родившее ребенка! Благословенны груди, не вскормившие его молоком своим! Я горжусь тем, что, умерев, не оставлю после себя ни малейшего отброса!

— Бедная Глэдис! Бедная малышка Анриетта! — со смехом сказала Э.

— Величайшее в мире бесплодное существо — вот кто я такой, — вздохнул А.

— Скорее уж величайшее в мире бесплодное плодовитое существо! — сказала Элизабет, заходясь от смеха.

— О нет! — вскричал Йерр. — Осмелюсь сказать, что это второе выражение — вопиющая неточность… Послушайте, а не пойти ли нам в зоопарк? — вдруг предложил он, протянув это слово как-то особенно ласково: зо-оо-парк.

Д. подпрыгнул от радости.

Мы прошли по Неверской улице. Я нес малышку Анриетту.

В Венсенне Йерр, с крайне встревоженным, даже трагическим видом, отвел меня в сторонку:

— Малыш Д. ужасно воспитан, — шепнул он. — Боюсь, это плохо кончится!

— Да что случилось? В чем дело? — спросил я.

— Ты разве не слышал?

Я притворился непонимающим.

— Сначала он назвал олененка «олеником», а олениху «оленюхой». Хуже того, «джунгли» он произносит как «джангли»!


Понедельник, 21 мая. Звонил Коэн. Мы условились на пятницу.


Вторник, 22 мая. Позвонила Марта. Нет, она не забыла про будущий понедельник. Но от нее уехал Поль. Уехал, как он сказал ей, навсегда; теперь будет жить в деревенском доме своих друзей. Это в Вансе. М. была безутешна. Мало того, что она овдовела, — теперь ее бросил сын, отрекся от матери из-за проклятых наркотиков! Увез с собой все свои книги, свой письменный стол. В фургоне. Перед отъездом сказал ей только одно — и это прозвучало довольно загадочно: он больше никогда не сможет жить с женщинами. «Женщины — это то, что всегда кровоточит. Они — воплощение жестокости или того, что ей сродни».


Четверг.

Бездельничал. Мне показалось, что С. начала отдаляться. Ее образ как-то потускнел.


Пятница, 25 мая. Пошел на улицу Пуассонье. К. даже не думал, что мы встретимся в понедельник. Я взял одну из его виолончелей, и мы немного порепетировали дуэтом. Но его все еще мучила травмированная нога: водя смычком, он изгибался и невольно причинял ей боль.

Около десяти вечера мы поужинали. Съели пару голубей с бобами. В полном молчании.

— О, я прочел нечто замечательное, — сказал он после того, как мы встали из-за стола. — Замечательное хотя бы уже потому, что это страница написана при Людовике Тринадцатом. Я должен вам это прочесть.