Целинный батальон - страница 22

— Пойдем-ка со мной. Разговор есть.

Устюгов пошел за ним в парк, к сараю, где у военных хранились запчасти. Веснухин открыл калитку в воротах и они вошли вовнутрь.

Посреди склада, рядом с грязными автомобильными мостами сидел на ящике прапорщик-кладовщик и шкрябал драчевым напильником вырезанную из многослойной фанеры клюшку.

— Выйди, — сказал Веснухин. Прапорщик посмотрел на капитана, потом на младшего сержанта, лениво поднялся, отнес клюшку в угол, потом долго отряхивался от мучнистых древесных опилок, накинул на плечи китель и принялся что-то выискивать в карманах галифе.

— Ну, — нетерпеливо сказал Веснухин. Прапорщик оглянулся, пожал плечом и, наконец, вышел.

Веснухин пододвинул ногой Устюгову перевернутый ящик, себе взял другой. Сели.

— Закурить нету? — спросил Веснухин. Устюгов протянул пачку «Беломора». Закурили. — Помнишь в третьей роте на «Урале» движок меняли? Куда коробку дели?

— Обратно воткнули, — ответил Устюгов.

— А-а, — протянул Веснухин и надолго замолчал. Устюгов курил и от нечего делать разглядывал мосты.

— Не отдашь письмо? — спросил Веснухин, глядя на папиросу.

— Нет, — ответил Устюгов.

Опять помолчали. Мимо склада, лязгая железом, проехал гусеничный трактор. Следом прочавкали по грязи чьи-то легкие ноги. Два воробья сорвались из-под высоких стропил и, громко ругаясь между собой, полетели в дальний угол сарая. Световые полосы, тянувшиеся от щелей в дощатых воротах, налились яркостью, стали тугими и на них запрыгали юркие пылинки.

— Ладно, — махнул рукой Веснухин, — все правильно. Так ему и надо. Всю жизнь он мне переломал. Пусть теперь сам попляшет, — и на растерянный взгляд Устюгова усмехнулся, — мы с Самохиным уже двадцать лет знакомы. Хорошо он начинал, шустро. Красавец был, стройный, кудрявый. И жена красивая, ох и красивая была у него первая жена. Москвичка. Он в Москве учился и за ЦСКА выступал. Борцом был. Чемпионом. Сухожилие потянул, вот и кончилось его чемпионство. Пришлось после училища по распределению ехать. Загнали их с женой в нашу глушь. Всю жизнь он мне мстил.

— За что? — неуверенно спросил Устюгов. Он не ждал ничего хорошего от подобных неожиданных исповедей начальников. Однажды в родном рембате ему плакался на свою тещу с пьяных глаз ротный, а наутро влепил два наряда за внешний вид. Но все же любопытство одолело и Устюгов спросил. Веснухин ответил спокойно и без смущения. Вообще говоря, за полгода совместных поездок по деревням, когда Веснухин почти каждый день напивался и Устюгову приходилось таскать его на плечах, бегать за самогонкой, искать командиру ночлег, за все это время между ними установились отношения, мало напоминающие отношения между командиром и подчиненным, а скорее похожими на отношения между старшим и младшим товарищами.

— За что мстил? Свидетелем его позора стал, вот за что. Жена от него ушла, ударил он ее в ссоре, а пришла ко мне. Смешно? Прихожу вечером к себе в общежитие, а у меня в комнате она. Плачет. Наутро она уехала к родителям. Но уже все, конечно, знали. Не выдержала она, тоска заела. А он до сих пор думает, что я ему жизнь разбил, дурак. В академию вместо меня поехал. Я должен был. И документы все готовы были. История вышла: на учениях машины я плохо развернул, не успел песком дорожку посыпать. Командующий подошел со свитой, а песочком не посыпано. Накрылась академия. А когда он вернулся из академии, стал меня давить. Как я еще до капитана дослужился, не пойму. Значит, не отдашь письмо?

— Нет.

— Ну и правильно. Ты Самохину этим письмом поперек горла встал. В округ его переводят, звание идет. Круто взлетает.

— Он сказал, что на дембель через год.

— Как же, — Веснухин усмехнулся, — дожидайся. Кому он на гражданке нужен? Кем станет командовать? Вторую жену совсем замордовал, дети разбежались, глаз не кажут. Только армией и живет. Если ты не помешаешь — до генерала дослужится. У него рапорт на меня лежит. Зампотех еще в Саратове написал. Я и не знал. Сегодня комбат вызывает меня и говорит: если добудешь письмо, порву рапорт. Не добудешь — отошлю комдиву. Мне, говорит, если письмо уйдет, терять будет нечего. Я и тебя, говорит, утоплю. Петька, может отдашь?