Целинный батальон - страница 6

— Это учебка — легкие харчи? — вскинулся Устюгов. Его уже не первый раз попрекали тем, что он не вкусил всех прелестей службы, «отсидевшись» самое трудное время в учебной роте.

— А то нет! Ты даже нюхом не нюхал настоящей службы. Из-за чего на Гростиньша кинулся?

— Он заставил Гарипова лезвием туалет драить.

— О… Да я здесь каждое очко асидольной щеточкой шуровал. До блеска. Все трещины в полу знаю И Гростиньш тоже. Не смотри, что сержантом к нам пришел. На первом году все равны, это не учебка. Сейчас-то ничего, сейчас молодым служить можно. Год назад здесь порядки другие были. Не всякий дежурный по части мог «подъем» крикнуть. В молодых лейтенантов и сапогом кидали. Дедушкам мы завтрак в казарму приносили, прямо в койку. Не всем, конечно, были и нормальные ребята. А были такие… — Новожилов в упоении рассказывал Устюгову о начале своей службы, будто эти воспоминания доставляли ему удовольствие. — Не знаешь ты службы. Тут, считай, каждую ночь молодой на пирамидке петухом кричал. Или гимн пел. Дембеля вокруг на койках сидят, водку пьют, жареной картошкой закусывают.

— Ты стоял?

— Было дело. В самом начале. Тогда среди дембелей особенно один лютовал, Газизов. Твоего Гарипова земляк. Здоровенный такой лоб. Больше всего латышей не любил.

— Почему? — спросил Устюгов.

— А когда он молодым был, над ним сильно измывался дембель из латышей. Газизов стал дембелем — своего латыша нашел. Вот Гростиньш и отдувался. Теперь его черед подошел. Чего ж тут поделаешь — закон. Не нами заведено, не нам и ломать. Петька, столько за полтора года вытерпели! Нам главное теперь до «дембеля» дожить.

— Все равно не дам трогать мальчишку, — упрямо сказал Устюгов, — попрошу ротного перевести его в мой взвод. Буду себе готовить замену по специальности.

Новожилов посмотрел на него со скукой и безо всякого выражения сказал:

— Дурак ты.

Но просить ротного о переводе Ильки под свое начало Устюгову не пришлось — на следующий день стало известно, кто поедет на уборку урожая.

— Я ничего не делал, — повторил Илька, — все смеялись. Чего он сразу ко мне?

— А ты не лезь за всеми. Молодой еще, — назидательно сказал Устюгов и прикрыл глаза. Но задремать ему не удалось. Дверь снова открылась и в казарму не вошел, а буквально вскочил зампотех. Вся его короткая пышная фигура волновалась от возбуждения, на что указывали полосовавшие китель поперечные складки. Неуклюжая фуражка со сплюснутым козырьком смотрела, как всегда, в сторону, а солдатские кирзовые сапоги нещадно скрипели. Зампотех своей шаркающей походкой, по-старушечьи размахивая руками, подбежал к Белоусову и устремил на него бесцветные глаза. Но, встретив спокойный и насмешливый взгляд Саньки, он тут же поглядел на сидевшего рядом с Белоусовым такого же молодого партизана Славу Ильюшина, по прозвищу Вячик.

— Ильюшин, — сказал майор, снимая фуражку и тут же надевая ее обратно, — что тут у вас? А? Что это такое?

— Забастовка, — приятно улыбаясь, сказал Вячик. Его красивое голубоглазое лицо при этом порозовело не то от улыбки, не то от смущения.

— Что?! — вскрикнул зампотех. — Зачем?!

— Конечно забастовка, — ответили сразу несколько партизан, — надоело терпеть безобразие.

— Теплый дом давайте, — потребовали другие.

— Себе под офицерское общежитие, небось, вона какой домик отсосали, с печечкой, — крикнули третьи.

Послышались еще возмущенные голоса. Их становилось все больше и через минуту казарма загалдела. Майор бегал по длинному узкому проходу между матрацев и говорил часто и жалобно:

— Да вы что, товарищи, вы думаете я… Да я с радостью здесь с вами. Что вы…

— Ага, давайте с нами, товарищ майор, — смеялись ему в ответ.

— Что же вы меня-то подводите? Меня-то за что? Давайте, давайте кончать с этим. Покричали, покричали и хорошо. Давайте строиться. Сейчас комбат придет.

— Прям щас, — ответило ему из общего хора несколько дерзких голосов, — побежали строиться. Давайте сюда комбата!

Побегав и попричитав еще несколько минут, зампотех окончательно взмок, охрип и, по всему было видно, очень устал. Наконец, он махнул рукой и торопливо вышел из казармы.