Цена золота. Возвращение - страница 14
…А Гюрга шла сейчас с мужем… Дурная лихорадка затрясла Хри́стоса, Христоску — самого меньшего, того, что после помер, и вот они с Вране несут его к устинскому ходже. Идут пешком, потому что не по нраву придутся устинцам гяуры на хорошей телеге, да еще запряженной добрыми лошадьми, а у них с Вране плохих уже нет. Да и не хотят они — на плохих-то. Вране тащит больного на спине, черные как смоль пряди прилипли ко лбу. «Грех берем на душу, Гюрга, ой, грех, будто у нас своего, болгарского, попа нет!» — «Грех? — возражает она. — А что, мы разве виноваты, что турецкий господь сильнее нашего? Ему Христоса отряжу, прости меня господи, пусть обрезанным ходит, пусть его Мохамедом кличут, только бы хворь его отпустила!..» Вране помалкивает — не хочет препираться, и она знает, почему не хочет. Уж больно она зла на язык, и в работе зла, зла, как гадюка, да только точно такая ему и нужна, с нею он человеком стал, именитых турок в доме своем принимает…
«Роза… Красота»… — долетало откуда-то издалека, но слова эти относились не к ней, и она шла пошатываясь.
Они добрались до Горок, местности, поросшей густым кустарником, буйно поднявшимся от корневищ старого вырубленного леса, когда Исмаил-ага вдруг смолк и остановился.
— Бабка Хаджийка! — крикнул он старухе в самое ухо. — Бабка Хаджийка!
Она удивилась, — с чего это вдруг зовут ее «бабкой»? — и взглянула на идущего рядом. Тот был в феске и с ятаганом. И Деянка была у него на руках… Старуха кинулась к нему, выхватила девочку и пустилась бежать прочь от дороги, через кустарник. Турок стоял пораженный, он крикнул, чтобы она остановилась, но старуха продолжала продираться сквозь хлеставшие ее ветки. Тогда он привязал коня к придорожному грабу и бросился следом. Настиг ее. Старуха упала ничком и, не в силах подняться, поползла вперед, елозя локтями по сухой прошлогодней траве и белой веронике, по-прежнему прижимая к груди Деянку.
Исмаил-ага преградил ей дорогу и отнял ребенка. Деянка, ошеломленная падением, всхлипывала, не приходя в сознание. Лоб ее был исцарапан, и над правой бровкой, наливаясь, росла крупная капля крови. Ага вытащил кисет, вполголоса браня полоумную старуху, растер табак, присыпал им ранку и осторожно прижал пальцем. Деянка зашевелилась и, верно, оттого, что этот мужской запах был запахом ее родного дома, где столько мужчин-курильщиков любили ее и баловали, заплакала и потянулась ручонками к аге. Сердце турка радостно дрогнуло. Он надергал сухой травы и уложил на нее девочку, затем, взяв старуху за плечо двумя пальцами, помог ей подняться на колени.
И лишь тогда она произнесла:
— Прости меня, Исмаил-ага. Я тебя не признала.
— Анладым, анладым… — ответил ага. Выходит, все, что он говорил дорогой, было сказано в пустоту. — Понимаю, понимаю…
— Много людей зарезали ваши, Исмаил-ага, вот я и…
— Вы сами заварили кашу, бабка Хаджийка!
— Много людей… И не знаю, что станут говорить мне мои глаза дальше, не будет ли вот как сейчас…
— Пустое болтаешь, бабка Хаджийка!
— Почему ж пустое, Исмаил-ага?
— Пустое, говорю! Что было, то прошло, и забудем об этом. Я в те дела не лез и не хочу, чтобы ребенка ими тревожили… Пусть растет, не зная забот… Слышишь, бабка Хаджийка?
В ответ старуха беззвучно пошевелила губами. Он повторил свой вопрос, желая покончить с этим раз и навсегда. Но, взглянув на нее, вдруг увидел, что губы ее дрожат, дрожит подбородок, голова, все ее большое исхудавшее тело. Бессмысленно было ждать сейчас ответа, но через день-другой он еще к этому вернется.
Исмаил-ага взглянул на дорогу — нет ли какой телеги. Он мог доставить их в Устину только на телеге. Дорога, рано начавшая пылить этой весной, была почти целиком скрыта зеленью; лишь кое-где, сквозь верхушки кустарника, она белела под раскаленным полуденным солнцем и была пустынна из конца в конец. Тогда Исмаил-ага внезапно решил, что это место как нельзя лучше подходит для отдыха. Пусть старуха с ребенком поспят, соберутся с силами. А он, сделав свое дело, к вечеру за ними вернется. И ага испытал острую радость оттого, что еще немного — и он уже будет один и поскачет обратно в гяурское село.