Чародей и дурак - страница 23
Джек не сдержал улыбки: известно, какие пекари гордецы.
— И вот однажды, — продолжал Экльс, — некий пекарь испек хлеб для человека, именовавшего себя пророком. Испек, принес — и только тогда узнал, что мудрецу нечем заплатить. Пророк голодал и стал умолять пекаря оставить ему хлеб. Пекарь был добрый человек и сжалился над пророком. Свежий хлеб он ему, конечно, не оставил, поскольку в дураках себя не числил, зато отдал черствые вчерашние хлебы. Мудрец остался ему благодарен, и пекарь с того дня всегда отсылал мудрецу черствый хлеб.
На следующую зиму мудрец подхватил чахотку — ведь мудрецы сложены не так добротно, как мы, пекари, — и, лежа на смертном одре, призвал пекаря к себе. Тот стал уже мастером гильдии, но тут же явился на зов, словно простой подмастерье. Мудрец взял его за руку и сказал: «Я позвал тебя, чтобы уплатить свой долг. Денег, как тебе известно, у меня нет, но я заплачу тебе пророчеством». И с тех самых пор гильдия хранит в тайне то, что сказал тому пекарю мудрец. Слова эти передаются из поколения в поколение, от отца к сыну.
На этой драматической ноте Экльс окончил свой рассказ.
У Джека, пока он слушал, вспотели ладони, и он почувствовал себя виноватым, хотя и не знал, за что.
— И о чем же сказано в этом пророчестве? — спросил он.
— О пекаре, само собой.
Джек кивнул — его это не удивило.
— О каком пекаре?
— О том, кто придет с запада и положит конец войне.
— Какой войне?
Экльс посмотрел Джеку в глаза.
— Войне между Севером и Югом — вот какой. — Он провел рукой по лицу. — Я не могу прочесть тебе весь стих, парень, без дозволения гильдии, но кончается он так:
Джек отвел глаза. Время изменит свой ход… Сто шестьдесят сгоревших хлебов вдруг припомнились ему. Зная, что Экльс все еще смотрит на него, Джек постарался сохранить на лице полную невозмутимость. И порывисто вскочил с места. Пророчества, секреты, ложь — довольно с него всего на сегодня. Ему хотелось услышать правду, а не туманные пророчества.
— Расскажи мне, как идут дела в Брене, — попросил он. — Как там поживает герцог со своей молодой женой?
Лицо Экльса приобрело странное выражение.
— Где ж ты был последние девять недель, парень?
Джек сразу насторожился.
— Я живу в горной хижине. Мы с хозяином напрочь отрезаны от мира. Он посылает меня в город, только когда у нас кончаются припасы, — в последний раз я побывал здесь два месяца назад.
Джек отвернулся к очагу. Как он, однако, гладко лжет — с его-то презрением ко всяческому обману.
— Стало быть, ты не знаешь, что герцог умер. А его новая жена скрылась, опасаясь гнева Катерины.
— Почему Меллиандра боится Катерины?
Джека уже не заботило, что подумает Экльс: главное было добиться правды.
— Полгорода считает, что это она впустила убийцу в спальню герцога. Катерина хочет казнить ее.
— Она все еще в Брене?
— По всей вероятности, да. Если бы она покинула город, лорд Баралис знал бы об этом.
Баралис? Джек почувствовал, как бьется кровь в его жилах.
— Откуда Баралис может об этом знать?
— Лорд Баралис теперь почитай что правит городом. — Ударение, сделанное Экльсом на слове «лорд», говорило о многом. — Нынче я слышал, что госпожа Меллиандра будто бы ждет ребенка, — говорят, что ее отец мутит воду в городе, утверждая, что ребенок этот от герцога. Не знаю, правда это или нет, но уж будь уверен — лорду Баралису это придется не по вкусу.
У Джека сжалось горло. Мелли в опасности!
— Она бежала одна?
— Говорят, с ней отец и герцогский телохранитель. Есть и такие, кто толкует, будто телохранитель этот — ее любовник. — Экльс пожал плечами. — Впрочем, вскоре и правда, и ложь утратят всякое значение.
— Почему?
— Потому что через несколько недель Брен сровняют с землей.
Надо идти к Мелли — тотчас же. Надо идти в Брен. Экльс отхлебнул из своего меха.
— Что-то ты слишком волнуешься, парень, для тихого горного жителя, — сказал он, испытующе глянув на Джека.
Джек заставил себя дышать ровно. Он расслабил мускулы. Нельзя давать Экльсу повод для подозрений. Меньше всего Джеку сейчас хотелось выпить, но он все-таки выпил, надолго припав к чаше, чтобы дать себе время опомниться.