Части целого - страница 22

— Привет, Терри! Это просто фантастика! Поднимайся ко мне!

Брат залез на дерево, сел напротив меня на ветку и принялся развязывать узлы.

— Что такое с тобой?

— Ты о чем?

— Все тебя ненавидят?

— Обычное дело. Я непопулярен. И что из того?

— Но почему они тебя ненавидят?

— Надо же им кого-нибудь ненавидеть. Так кого же, как не меня?

Мы просидели на дереве пять часов — целый день, — два из которых я испытывал сильное головокружение. Время от времени звенел звонок, и ученики переходили из класса в класс, послушные и в то же время безумные, как солдаты в промежутке военных действий. Мы смотрели на них весь день и молчали. И в тишине все различия между нами показались неважными. То, что Терри качался рядом со мной на ветке, было великим проявлением солидарности. Его присутствие на дереве словно бы говорило: «Ты одинок, но не совершенно одинок. Мы братья, и этого ничто не может изменить».

Солнце плыло по небу. Ветер быстро гнал похожие на дымку облака. Я смотрел на одноклассников будто сквозь двойное пуленепробиваемое стекло и думал: «Между нами не больше возможности взаимопонимания, чем между муравьем и камнем».

Даже после трех дня, когда занятия в школе закончились, мы с Терри оставались на дереве и наблюдали, как под нами началась игра в крикет. Бруно, Дейв и еще пять или шесть ребят образовали полукруг — прыгали, бегали и ныряли в грязь, забыв, насколько хрупко человеческое тело. То и дело раздавались громкие крики, наконец близнецы задрали головы и нараспев позвали меня по имени. При мысли о том, какие мне предстоят побои, я моргнул, и на глаза у меня навернулись слезы. Это были слезы страха. Как спастись? Я посмотрел на двух задир поддеревом и пожалел, что не обладаю тайной, непобедимой силой, чтобы они до самых печенок прочувствовали мою власть. Чтобы умылись кровью и подавились своими насмешками.

Внезапно мне в голову пришла мысль.

— Они насмехаются, — заметил я.

— Ты так думаешь?

— Точно. Я терпеть не могу насмешки. А ты?

У Терри перехватило дыхание. Потрясающая картина. Лицо расплылось, как жир на сковороде.

Я не стремлюсь к театральным эффектам, когда утверждаю, что в тот день на дереве решилась судьба семейства Дин. Не испытываю ни малейшей гордости от того, что сумел натравить брата на своих обидчиков, и, если бы мог представить, что, манипулируя им при помощи его фанатичного преклонения перед спортом, обеспечу производителей заказом на несколько дюжин мешков для трупов, наверное, никогда бы так не поступил.

Не буду описывать, что произошло дальше. Скажу одно: Терри спустился с дерева, выхватил у Бруно биту и ударил ею его в висок. Бой продолжался не более пятнадцати секунд. Дейв, самый противный из близнецов, вытащил нож и метнул его Терри в ногу. Не помню, на что был похож раздавшийся крик, ибо кричал я. Терри не проронил ни звука. Он молчал, даже когда я слез с ветки, бросился в свалку и оттащил его в сторону.

На следующий день в больнице врач без всякого сочувствия объявил Терри, что он больше не сможет играть в футбол.

— А как насчет плавания?

— Маловероятно.

— Крикет?

— Не исключено.

— Правда?

— Не знаю. Можно играть в крикет, но при этом не бегать?

— Нет.

— Тогда не получится.

Я услышал, как Терри тяжело вздохнул. По-настоящему тяжело. И его мягкое лицо восьмилетнего человека сразу окаменело. Мы стали свидетелями того, как он расстался со своей мечтой. Из глаз его хлынули слезы, послышался неприятный, гортанный звук — с тех пор нечто подобное я имел несчастье слышать всего раз или два — нечеловеческий вой, сопровождающий внезапный приступ отчаяния.

Сбылась прежняя мечта Терри: он, как его старший брат охромел. Только теперь я выздоровел, и он болел один. Брат, чтобы добраться из точки А в точку Б, пользовался моими старыми костылями, но иногда предпочитал днями напролет оставаться в точке А, а когда отпала надобность в костылях, взял покрытую лаком трость темного дерева. Он выкинул из комнаты все спортивные атрибуты: плакаты, фотографии, газетные вырезки, свой футбольный мяч, крикетную биту и очки для бассейна. Терри хотел забыть о спорте. Но разве это возможно? Разве получится убежать от собственной ноги, влачащей тяжесть разбитых надежд?