Части целого - страница 41

Кэролайн села на край кровати и стала постукивать пальцами по одеялу.

— Тебе надо уехать.

— Куда мы поедем?

Я повернулся к ней, ожидая ее реакции.

— Я не могу, — наконец ответила она. — Но я стану тебя навещать.

— Где?

— Не знаю. В Сиднее. Поезжай в Сидней.

— И не тяни! — Я крикнул так громко, что мы не услышали вторую порцию шагов.

Вошли двое мужчин — проявившие особое рвение добровольцы из толпы линчевателей. Они взяли на себя функцию громил из службы навязываемых таксомоторных услуг. Терри пытался сопротивляться, но напрасно, а в спальне тем временем прибавлялось людей, и на всех лицах было решительное, враждебное выражение. Они выволокли брата на улицу, и мне показалось, что при свете луны его лицо источает белое сияние. Кэролайн не расплакалась, но зажимала ладонью рот, на двадцать минут затаив дыхание. А я в бешенстве хрипло кричал на беспомощно стоящих рядом родителей:

— Что вы делаете? Не позволяйте его уводить!

Отец и мать поджали хвосты, как напуганные собаки. Они не решались выступить против повеления оракула и непререкаемой воли горожан. Общественное мнение согнуло их в дугу.

— Так будет лучше, — проговорил отец. — Его поведение нестабильно. Там разберутся, как его вылечить.

Он подписал необходимые бумаги, а мать в это время отрешенно смотрела на него. Их лица выражали такое упрямство, что эти маски не получилось бы сшибить и молотком.

— Ему не требуется лечение! — кричал я. — Он здоров! Он влюблен!

Но меня никто не слышал. Мы стояли с Кэролайн рядом, когда брата волочили в сумасшедший дом. Я, не веря собственным глазам, смотрел на родителей, пытался заглянуть в их необъяснимо безразличные души. Все, что я мог сделать, — потрясать кулаками и удивляться, с какой готовностью люди отдают себя в рабство. Господи, иногда они с такой поспешностью прощаются со свободой, будто она их тяготит.

Безумие не заразно, хотя история человечества замусорена рассказами о массовой истерии — как, например, на Западе, когда все вдруг стали ходить в белых башмаках без носков, — но когда Терри отправили в дом умалишенных, наш дом превратился в рассадник тьмы. Помрачение началось с отца, который через неделю пришел в чувство и сделал все, чтобы вернуть сына из больницы, но обнаружил, что раз человека отдали под принудит тельный психиатрический присмотр, администрация учреждения ревностно следит, чтобы этот присмотр был таким же серьезным, как те деньги, что за это платит правительство. Было признано, что мой младший брат представляет опасность для себя и окружающих, а под окружающими понимался главным образом больничный персонал, с которым Терри постоянно сражался, чтобы вырваться на свободу. Отец обращался в суды и консультировался со многими адвокатами, но вскоре понял, что сын пропал в тенетах бюрократизма. Отец был убит. В результате стал пить все больше и больше, и хотя мы с матерью, как могли, старались замедлить его ввинчивание в штопор, однако невозможно отвадить человека от бутылки, просто сказав: «Отец, ты — алкоголик», — это всего лишь избитая фраза. Дважды после того, как Терри забрали в психушку, он терял самообладание, набрасывался на мать и сбивал ее с ног, но мужчину не легче отучить от роли жестокого мужа, чем убедить женщину бежать из дома, заявив ей, что у нее синдром забитой жены. Ни то ни другое не проходит.

Мать, как и отец, балансировала между горем и безумием. На третий вечер после того, как Терри увезли в клинику, я, готовясь лечь в постель, громко объявил:

— Может, я не буду чистить зубы? Зачем это надо? К черту зубы. Меня от них воротит. Воротит от своих зубов. И от чужих. Я устал полировать их, словно это королевские драгоценности. — С отвращением отшвырнув зубную щетку, я заметил за дверью ванной красивую тень. — Привет, — сказал я ей. В ванную вошла мать и встала за моей спиной. Мы смотрели друг на друга в зеркало.

— Ты разговариваешь сам с собой. — Она потрогала мне лоб. — У тебя нет температуры?

— Нет.

— Теплый.

— Я из млекопитающих. У нас это обычное дело.

— Пойду в аптеку, куплю лекарства, — сказала мать.

— Но я не болен.