Части целого - страница 76

или нечто в этом роде, но тем не менее. Дело в том, мой друг, что псевдоним не поможет распродать книгу. И уж точно не в том случае, когда автор настолько знаменит, как твой брат.

Я подошел к столу, прикидывая, достаточно ли я силен, чтобы поднять его и раздавить им мерзавца.

— Слушай, ты, придурок, Терри не писал книгу! Ее написал Гарри! О Господи! Гарри просто взбесится.

— Неужели? И кто такой этот Гарри?

— Учитель Терри.

Стэнли с любопытством на меня посмотрел.

— Да брось ты, приятель.

— Говорю тебе, ты облажался. Гарри придет в неистовство и разорвет нас на куски, идиот!

Выражение лица издателя то и дело менялось, словно он не мог выбрать, улыбнуться ему или нахмуриться, и наконец он остановился на чем-то неудобоваримо среднем между первым и вторым.

— Ты серьезно?

— Серьезнее некуда.

— И утверждаешь, что Терри не писал этой книги?

— Он не способен изобразить даже свое имя, мочась на снег!

— Правда?

— Правда!

— Ох! — успел произнести издатель, прежде чем нырнул за кипу газет. Выхватив карандаш, он начал что-то писать. Я подошел, вырвал из его рук бумагу и прочитал: «Ух ты!»

— Ух ты, ухты… Ты не знаешь Гарри. Он меня убьет. Затем убьет тебя. Затем Терри. Затем себя.

— А почему сначала не себя? — глупо спросил Стэнли. Встал, расстегнул пиджак, застегнул и снова сел. Наконец он прочувствовал, что такое настоящий страх.

— Тебе не пришло в голову хотя бы проверить мой рассказ? Разузнать про Гарри?

— Погоди…

— Звони всем!

— Кому?

— Журналистам, издателям.

— Подожди секунду.

— Действуй!

— Не могу!

— Но это же ложь!

— Сядь, успокойся. Надо все обдумать. Мы думаем? Давай думать. Ты думаешь? Я — нет. Ни единой мысли в голове. Отвернись! Я не могу думать, когда на меня смотрят. Повернись в другую сторону. Прошу тебя, Мартин.

Я нехотя развернул тело так, чтобы смотреть в стену. Мне хотелось разбить о нее голову. Непостижимо! Опять возник этот Терри и, всех растолкав, вышел на середину сцены. А как же я? Когда придет мое время?

Стэнли без умолку талдычил, и от потока его мыслей протухла вся комната.

— Так, так, так… что мы имеем? «Учебник преступления» — сам по себе скандал. Захватывающий. Противоречивый. Полемичный. Это у нас было с самого начала. А теперь оказывается, что и автор — на самом деле не автор. То есть теперь сверх скандала мы имеем еще и литературную мистификацию.

— Что?

— Можешь повернуться.

Когда я развернул тело в обратном направлении, Стэнли снова победно улыбался.

— Два в одном! — весело воскликнул он.

— Стэнли… — пробормотал я.

— Все идет отлично! Это тоже нам на руку. Попроси Гарри потерпеть. Через год или два мы устроим утечку информации, и он станет знаменит.

— Через год или два?

— Да. А куда спешить?

— Ты ничего не понял. Гарри решит, что я все специально подстроил. Что я его предал. Это его наследие миру. Ты должен сам ему все объяснить. Сказать, что это твоя вина. Что ты ошибся! Иначе он нас убьет!

— И что из того? Пусть приходит. Я не боюсь. Если мне суждено умереть, я рад умереть ради книги. Мне она понравилась. И ради этой книги я готов умереть. Приводи его.

Стэнли поднял кулак, словно ему только что вручили награду. Что было делать? В такой переплет я никогда не попадал. А теперь меня угораздило оказаться в обществе человека, который только что понял, за что ему стоит умереть. И стал отвратительно, неуместно умиротворенным. Мне же хотелось вырвать ему губы.

Взяв такси, я всю дорогу твердил себе, что, когда приеду к Гарри, надо действовать очень, очень осторожно. Гарри меня любил, и я его тоже, но это вовсе не означало, что он не способен всадить мне пулю промеж глаз. Ничего не поделаешь, такова природа любви. Я опустил в машине стекло. Воздух был неестественно неподвижен, как в комнате без окон. Ни малейшего дуновения. Словно герметично запечатали люк в мир, и мы все оказались запертыми изнутри.

Я постучал условным стуком, затем не совсем условным, таким, каким мог бы постучать любой другой человек. Выкрикнул имя Гарри, выкрикнул извинения, но кричал напрасно. Его не было дома. Что было делать? Мимо катилось такси, я махнул шоферу рукой, отправился обратно в город и там, в сильном смятении чувств, бродил по улицам. От царящей суеты у меня закружилась голова, и мне стало досадно, что, кроме меня, никто не казался потерянным. Может быть, кое-кто был немного грустным и одиноким, но все знали, куда они шли. Я нарочно натыкался на прохожих в бессознательной надежде ощутить на себе что-нибудь вроде симпатии. Лица горожан принимают в высшей степени жестокий и безразличный вид, если глядеть на них сквозь пелену своего личного кризиса. Угнетает, что никто и не подумает задержаться, взять тебя за руку.