Части целого - страница 81

Я не специалист в лингвистике и этимологии, поэтому не могу сказать, является ли сочетание слогов в слове «банан» самым оптимальным для обозначения длинного желтого изогнутого фрукта, но уверен, кто бы ни придумал выражение «медиа-цирк», он знал, о чем говорит. Нельзя лучше описать свору журналистов, шумно требующих цитат и снимков, но, конечно, подошли бы и другие словосочетания: «медиаприматы», «гнилая медиатолпа», «медиавзрыв». У здания, где судили Терри, их собрались сотни — мужчины и женщины из мира прессы, с потными лицами и плотоядными глазами, распихивающих друг друга, галдящих и своим невыносимым поведением унижающих во имя общественных интересов человеческую расу.

В здании суда были только места для стояния. Поскольку Терри не отрицал ни одного обвинения, получился не суд, а процесс, а его назначенный судом адвокат больше помогал обходить препоны бюрократической системы, чем защищал. Брат признал все, а иначе не мог — на этом основывалась его скандальная репутация. Отрицать вину было все равно что крестоносцам доказывать мусульманскому миру, что они выходили просто погулять.

Терри сидел с дерзким видом рядом с адвокатом, а когда судья начал объявлять меру наказания, потирал руки, словно ждал, что его приговорят к двум порциям ванильного мороженого. Судья говорил медленно, торжественно, как бывалый актер в первый и последний раз получивший возможность прочитать монолог Гамлета, и швырял слова в самый дальний конец помещения:

— Я приговариваю вас к пожизненному заключению. — Исполнение было отличным. Послышался шепоток, который всегда следует за вынесением приговора: все понимали, что происходящее не более чем шоу. Никто не удивился. Иначе и быть не могло. Удивительно было другое — хотя к тому времени я успел привыкнуть ко вкусу иронии из космической соковыжималки — местом заключения назначили тюрьму в нашем городе.

Я не оговорился.

Нашу тюрьму. В нашем городе.

Я машинально посмотрел на отца. Терри придется провести остаток жизни в тюрьме, которую построил он. Тюрьме, отстоящей на полторы мили от двери нашего дома.

Когда блудный сын оказался дома и не дома — заключенным в здании, которое было видно с нашей веранды и из окна кухни, — родители перестали изо всех сил цепляться за здравый рассудок, и эта хватка стала ослабевать с пугающей быстротой. Хотя им стало спокойнее от того, что Терри в безопасности, а не на прицеле полицейских снайперов, его мучительная недосягаемость стала для родителей настолько сильной пыткой, что я бы не взялся сказать, кто из них дальше ушел от света и жизни. Они таяли настолько быстро, каждый на свой печальный лад, что впору было устраивать соревнование. Я жил как с двумя призраками, только недавно пережившими смерть и оставившими попытки воссоединиться с живыми. Они поняли, что означает их прозрачность, и успокоились.

С безумными глазами мать взялась за новое дело: поместила в рамки фотографии, где мы с Терри были сняты еще детьми, и завесила ими все свободные места на стенах. Но не было ни одной фотографии, где нам с братом больше тринадцати. Ей словно казалось, что, повзрослев, мы ее предали. А отец сидел в дальнем углу веранды, откуда верхушки деревьев не загораживали вид на тюрьму, и, прижав к глазам бинокль, пытался разглядеть сына. Он так подолгу смотрел в окуляры, что, когда опускал бинокль, ему приходилось делать усилие, чтобы рассмотреть нас. Иногда он кричал:

— Есть! — Я прибегал посмотреть, но он ни разу не позволил мне взять в руки свой драгоценный зрительный прибор. — Ты и так много дров наломал, — непонятно говорил он, будто мой взгляд был таким же вредоносным, как у одной очень уродливой греческой женщины-чудовища. Через некоторое время я перестал просить и, когда слышал голос отца: «Вот опять! Он во дворе! Шутит с товарищами! И они смеются! Такое впечатление, что ему ужасно весело!» — не трогался с места. Конечно, я мог бы обзавестись собственным биноклем, но не решался. Откровенно говоря, я не верил, что отец мог вообще что-то там видеть.

Наш город стал местом паломничества журналистов, историков, студентов и женщин с пышными формами, начесом и ярко накрашенными физиономиями. Они толпились у ворот тюрьмы, надеясь повидаться с Терри. Большинство получали отказ и, взбудораженные, бродили по городу. Многие сжимали в руках первое и единственное издание «Учебника преступления». Книгу изъяли с полок в тот самый день, когда она поступила в магазины, и вскоре запретили навсегда. И теперь «Учебник» превратился в предмет коллекционирования. Помешанные фанаты прочесывали город — догадайтесь, в поисках кого?