Чайф - страница 8

С барабанами не складывалось, но к Вадику заглядывал, жили-то рядом. И говорили о группе. Уже довольно вяло, ибо время шло, а группа все не группировалась.

К Шахрину до того они заходили, но почти случайно: „Общий знакомый нас свел на почве обмена пластинками“ (Кукушкин). „Нужно было пластинки поменять, кто-то меня попросил, дал адрес, сказал, что парень меняет что-то… Зашли, поменяли, поговорили“ (Решетников). И все. Никакой общности, не считая внушительной Володиной пачки „фирменных пластов“, о которой семнадцатилетним парням приходилось только мечтать. Более того, по всем приметам Шахрин ни к музыке, ни к творчеству никакого отношения иметь не мог: был заметно старше, семьянин и даже отец, работал монтажником на стройке, и, что важнее всего, вид имел для любителей полулегальной музыки несколько даже отпугивающий: „Такой „комсомольский деятель-молодец“. Был он, во-первых, активный, во-вторых, явно какой-то идейный; я же тогда не знал, какие именно у него идеи…“ (Решетников).

„Мы говорили с ними про музыку, и однажды у меня дома я сыграл пару песен. Олег сказал, что он учится в Чайнике, и начал по коленкам подстукивать, Вадик стал фантазировать на тему „надо группу делать, классно будет“… Так пошли разговоры о музыке, разговоры о группе“ (Шахрин). Дальше разговоров дело не шло, Шахрин был бы и рад присоединиться к группе мечтателей о группе, но будучи человеком ответственным, отдавал себе отчет в том, что права такого не имел. Семья, дом и т. д., квартиру нужно, но даже это не главное, главным было вот что: болтовня о музыке со всех практических точек зрения была совершенно бессмысленна и бесперспективна. За окном стоял 1983 год, мечты о группе бродили в головах либо совсем мальчишек, вроде Олега и Вадика, либо совсем сумасшедших (о них позже).

Для тех, кто молод или запамятовал: общественно-политическая ситуация в 1983 году была хреновая. А в 1984-м стала и того хуже. Ни о каких дурацких штуках типа рок-групп, песен, музыки и „вообще“ речи не было и быть не могло. Не могло, и все тут. Это было очевидно, это знали все. Все знали, что это навечно. Или навсегда.

Преуспели Кукушкин с Решетниковым, пошел Шахрин в мечтатели. Дома музыкальные посиделки грозили обернуться последствиями, и Володя подошел к делу мечтания с опытом взрослого человека: пользуясь пролетарским положением, выбил комнатушку в Доме культуры строителей им. Горького „под якобы молодежный клуб по интересам. И мы стали там собираться“ (Шахрин).

Стали собираться. „Собирались на посиделки, которые репетициями трудно назвать, мы больше болтали. Пили чай“ (Шахрин).

„Я хотел, чтобы Володя свои песни записал не в бардовском варианте, чтобы был „саунд“, была рок-музыка. Ни о каких концертах мыслей не было, речь шла только о приобщении к магнитной записи“ (Кукушкин).

Так добрались до записи Володиных песен. Инициатива Кукушкина.

„Музыкантом группы я не был, потому что музыкантом и не был“. (В. Кукушкин)

„Кукушкин — очень славный человек, классический представитель поколения „дворников навсегда“. Человек сам в себе из категории ботаников“ (Бегунов). Высокий, чуть анемичный, умный, но путаный. Ребенок из хорошей академической семьи с ярко выраженной страстью к, если можно так сказать, „академическому андеграунду“ — совершенно питерский персонаж, которому крепко не посчастливилось родиться на Урале.

Еще до появления Шахрина Вадик занимался на дому экспериментами со звукозаписью: „Я делал композиции из примитивных басовых рисунков, на которые методом перезаписи с магнитофона на магнитофон накладывалась куча конкретики и разные партии труб. Обычные металлические трубы, в них высверливались отверстия, то есть интервалы там были, но совершенно дикие. Получалась довольно бредовая музыка, а сверху я начитывал стихи“ (Кукушкин). Современным языком, выражаясь, Вадик занимался авангардным сэмплированием, делом для начала восьмидесятых настолько опережавшим реальность, что серьезно к нему не относился даже автор. Музыкантом в полном смысле слова Кукушкин не был никогда.