Чайковский. Старое и новое - страница 64

коль и образы негодяев. Но всех их окружает английская прочность, долговечность, постоянство, уверенность. Петр Ильич был увлечен сюжетом, глубокими психологическими наблюдениями, но вместе с тем ему было тепло и радостно в обстановке этой английской прочности и надежности жизни, которую он воспринимал как нечто свое, так нужное его родной стране. И снова его посещала тревога, снова в раздумьях его возникали недобрые очертания угрозы разрушения старых устоев ради чего-то совершенно ему непонятного. Он погружался в чтение, стремясь найти объяснение этому непонятному, думал о странных путях развития жизни человеческой о законах этого развития, которые никак не удавалось постигнуть, стал сомневаться, существуют ли вообще эти законы, и все больше склонялся к тому, что общество развивается само, что пути его развития скрыты в самом человеке, в совершенстве его души, что счастье человека именно этим совершенством и определяется. Петр Ильич силился разобраться в существе русской жизни, погружаясь в прекрасные повествования С. Т. Аксакова и П. И. Мельникова-Печерского. Эти подлинные энциклопедии русского образа жизни и русских характеров восхищали его, но просветить в отношении будущего России не могли. "Семейная хроника" Аксакова рисовала местами ужасные картины русского крепостничества, но еще больше внушала привязанности к ушедшей темной жизни в далеких углах России конца XVIII века — эпохи, столь любимой Петром Ильичем. "В лесах" и "На горах" Мельникова-Печерского захватывали Чайковского и в то же время пугали вторжением в старые устои новых людей, угрожавших России капитализмом. В мировоззрении Чайковского эти крупные художники русского народа не произвели переворота и ничего не предсказали, только еще больше укрепили в нем благоговейное почитание всего русского и любовь к старине, прочности и постоянству жизненного уклада. Еще в 1878 году его посещали мысли обо всем этом. Из швейцарского Кларана он писал Надежде Филаретовне: "Я до страсти люблю русский элемент во всех его проявлениях… я русский в полном смысле этого слова". А вскоре, вернувшись в Россию, в свою род-НУЮ Каменку, Петр Ильич признавался своей благодетельнице: "В грустную эпоху, которую мы теперь переживаем, только искусство одно в состоянии отвлечь внимание от тяжелой Действительности. Сидя за фортепиано в своей хатке, я совершенно изолируюсь от всех мучительных вопросов, тяготеющих над нами. Это, может быть, эгоистично, но ведь всякий по-своему служит общему благу, а ведь искусство есть, по-моему, необходимая потребность для человечества. Вне же своей музыкальной сферы я не способен служить для блага своего ближнего""8.

Нечто похожее, что-то вроде такого же поворота в размышлениях, происходило у него и в последние годы жизни. В романах Джорджа Элиота он вдруг увидел чужую уверенность и прочность, которой ему так не хватало вокруг себя и внутри себя, и радовался этой иллюзии, этой сладкой мечте, забывая о том, что герои Джорджа Элиота, живя в своей иллюзорной прочности, были так же беззащитны от человеческого зла и произвола, как и русские в своей взбудораженной неустройствами и непорядками стране. В сущности, он был более прав в своих рассуждениях, когда выговаривал Надежде Филаретовне за поругание России и спрашивал ее "Но где же вполне хорошо?". Более прав он был и когда думал, что ответ на все тяжелые вопросы о сущности жизни, о судьбах России и о человеческом счастье заключается в совершенствовании человека. Он не находил таких слов, которые могли бы вполне ясно выразить такой ответ и расставить отрывочные мысли в логическом порядке. Мысли эти временами возникали и растворялись в его сознании, подавляемые огромной силой поэзии звуков, которая давала Петру Ильичу возможность лучше и понятнее высказать свои терзания, сомнения, веру, надежду и любовь. Они звучат в музыке нашего великого композитора и великого русского человека. Музыка его отвечает на мучительные вопросы жизни всем, кто распознает в ней искренние чувства и то главное, что хотел навечно отдать людям Петр Ильич, — средство к совершенствованию человеческой души.