Чеченские лабиринты. Устами журналистов. Книга 1 - страница 13

Минуты две повисла тишина.

— Ну, выпьем за наших родных, царство им небесное! — Иван Михайлович судорожно опрокинул рюмку.

Сын выпил до дна.

Не знали они, в какую сторону судьба их снова повернет. О, если бы знали!..

… Игорь не слышал отца. Никого он не слышал и не видел, смотрел в окно, словно искал ответ в утренних, наполненных синей тоской далях. Холодные мурашки сковали все его тело с головы до пят…

— Какой смысл в этой ужасной жизни? Далеко где-то от России убили внука, сгорела как свеча ни за что, ни про что Зиночка, твоя жена, Игорь… Я вынес на себе суровые тяготы войны. Уйма горя проникло в нашу семью… Зачем? Перед кем мы провинились? Господь разумом не обделил… — Отвисшая нижняя губа старика мелко дрожала.

— Когда дом пустеет, хоть головой об стенку бейся, ничего не изменить, Ваня… — у матери пересохло во рту, она жадно хлебнула глоток вишневого компота.

Иван Михайлович съежился, нагнулся к сыну: «Господи, не понимаю!..»

Он схватился за сердце.

… В окошко тревожно смотрело око ласкового солнца, как бы исподволь заглядывая в озабоченное, приунывшее лицо Игоря, в глубоких складках которого залегли тени.

— Пойдем поворошим твои фронтовые документы, — растерянно обвел взглядом всех сын — вдруг постаревшего еще сильнее отца, затихшую, о чем-то напряженно думающую мать. — Пошли, батя? — добавил без особой бодрости, скорей с горечью, Игорь, по-кавалерски подставил руку матери крендельком, нагнувшись поцеловал в морщинистую щеку и уловил губами соленую слезу. — Прошу вас, сударыня, последовать за мной.

Говорят, память — как книга жизни. Раскроешь шкатулку с письмами, фотографиями в домашнем кругу и все обнажается наяву, в каком-то несказанном естестве ощущаешь торопливое дыхание прошлого. Весточки с фронта, дорогие реликвии семьи. Истертые, пожелтевшие треугольники, которые до сих пор, кажется, пахнут порохом Великой Отечественной войны, за освобождение СССР от фашистов в тех далеких сорок первом-сорок пятом двадцатого века…

Игорь невзначай покосился на отца. Губы у него поджаты, брови дугой.

— Почитай! — попросил он сына.

Игорь жадно впился в мохнатые, беглые фронтовые строчки и услышал: зазвенел в груди нерв. Сердце закололо, как иглистый окунь…

«Дорогие Лидуся и Игорюшка! — наконец прочитал он. — Получаете ли вы мои весточки?.. Я шлю их через каждые четыре-шесть дней… Пишу всегда коротко, между боями, и никак не могу свыкнуться с мыслью, что ты, Лидок, вынуждена одна переносить огромные трудности. Особенно меня мучает осознание невозможности помочь тебе выхаживать нашего годовалого Игорька. Очень хочется взглянуть на него. Ждите. Я скоро вернусь. Вот дайте только разделаться до конца с фашистской зверюгой. Целую. Обнимаю. Иван».

Письма, фронтовые письма. Долог и труден был их путь сквозь разрывы снарядов и пулеметный огонь, дым пожаров и грохот бомб… Письма, уложенные в пеньковые мешки, тряслись по ухабам дорог, на станциях они попадали в почтовые вагоны поездов и мчались через огромные военные расстояния по указанному адресу, пока не оказались в сумках почтальонов.

Целая эпистолярная коллекция жгла Игоря пальцы. У каждого письма, пришедшего с передовой, своя судьбина, свой облик и нрав. Они вмещали в себя и кровь, стон раненых, и гул артиллерии, и дикий вой самолетов, сырость окопов. Десятки тронутых временем листков со стертыми на сгибах словами с трудно различимой карандашной скорописью.

«Бои идут страшные… Наша конница Доватора сражается под Москвой на смерть. Смелого генерала еще не видел, но о нем тут ходят легенды. Вот пишу письмо, а в воздухе повизгивают пули. Мне подумалось, может быть пишу в последний раз. Война есть война. Впрочем, не гне-вись на меня за скорбную исповедь… Как ты там поживаешь?..»

«Милая, милая, дорогая, дорогая, любимая моя Ли-дусенька! Какое счастье выпало на моїо долю: я был участником парада на Красной площади 7 ноября сорок первого. Видел на трибуне Мавзолея Верховного, самого Сталина. И с этой святой площади мы пошли в бой за любимую Родину…»

«Здравствуй, Лидонька, Игорек! Я нахожусь по-прежнему на московском направлении. Гоним врага от столицы подальше. Покоя нет ни днем, ни ночью. Лютая зима. Наши орлы поют: «Чужой земли не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Многие конники Доватора уже сложили головы за Отечество. На этом кончаю. Скоро опять в бой… крепко тебя обнимаю и целую. Твой Иван.»