Человек из Вавилона - страница 12

Абуласан протянул ему чашу с отборными орешками — угощайся, месхетские. Занкан поблагодарил, но отказался — в праздник Песах правоверный еврей ничего не возьмет в рот, если еда приготовлена не у него дома и не в специальной посуде. Абуласан усмехнулся: тебя такими орешками не удивишь — вывозишь их в огромном количестве в Византию и Русь и, все так же улыбаясь, осведомился, где на них больше спросу.

— Естественно, в Византии, тамошний народ знает им цену, а на Руси… на Руси пока думают, как бы набить желудок, а не о лакомстве.

— Тогда ради чего ты торгуешь в Руси, зачем теряешь время и деньги?

— Ради своих внуков, — отвечал Занкан.

По лицу Абуласана было видно, что он ничего не понял.

— Я думаю, Абуласан, что завтрашний день будет за Русью, завтра Русь станет тем, чем вчера была Византия. Придет время, и просто так в Русь не ступишь. Иные времена настанут, а я загодя проторю туда путь своим потомкам.

Абуласан задумался. То, о чем говорил Занкан, казалось, не было для него новостью, но в устах Занкана это прозвучало как предвещание — торговцы раньше и лучше других чувствуют все достоинства и недостатки страны.

— Так-так-так… Выходит, что… А что ты скажешь о Юрие Боголюбском, когда ты видел его в последний раз?

Занкан, конечно, не уловил никакой связи между Боголюбским и Византией, но отвечал как ни в чем не бывало:

— Княжий сын хорош собой, храбр, крепок здоровьем, атлетического сложения, но нрав его мне неизвестен, я не был в стране половцев с тех пор, как он вышел из отроческого возраста.

— Как ты думаешь, этот юноша способен вернуть себе трон? — Занкан никогда не замечал, чтобы Абуласан так щурил глаза и говорил таким бесстрастным голосом.

Занкан не спешил с ответом, он раздумывал над вопросом, невольно кривя губы, словно они тоже участвовали в мыслительном процессе.

Абуласан не отрывал от него пристального взгляда.

— Русь никогда не сравнишь с Византией, — наконец заговорил Занкан. — В Византии правит закон, а на Руси — сила, поэтому там все возможно: если княжич найдет силы, на которые сможет опереться, и силы в самом себе, то, пожалуй, сможет вернуть трон.

Абуласан встал, медленно подошел к Занкану:

— Ты хочешь сказать, что Алексей Комнин не сможет вернуть себе престол?

— Вряд ли, в Византии все подчинено закону, она не представляет для нас опасности, а если страна не опасна для торговцев, она никому не страшна. Но вот Русь…

— Не ты только что говорил, Русь будет великой страной? — Абуласан вплотную подошел к Занкану.

— Так и будет, но… — Занкан прервал самого себя, задумался.

— Что но? — чуть ли не с гневом спросил Абуласан.

— Это произойдет не сегодня и не завтра.

— Византия ведь год от году теряет свою силу. Сегодняшняя Византия — не та, что в прошлом году! — Абуласану не терпелось получить немедленное подтверждение своих слов, но Занкан не спешил, взвешивал каждое свое слово.

— Это так, но… греки и сегодня действуют с умом и на хитрости горазды…

— И сегодня? Говори прямо, Занкан, что ты имеешь в виду?!

— Прометея греки придумали как воплощение собственного образа. Ну-ка вспомни, Абуласан, историю Прометея, он пошел на хитрость и избежал наказания. Прикованному к скале, ему удалось освободиться, и он вернулся в мир. Вот тебе прошлое греков и их будущее.

— Так ты можешь сказать, что история Амирани — удел, будущее грузин! — соображение Занкана показалось Абуласану наивным, и он иронически усмехнулся. И эта усмешка оставалась на лице у него до тех пор, пока Занкан не произнес в ответ:

— Да, это так, Абуласан, я и то скажу, что Амирани — собирательный образ грузин.

— Это как же? — Абуласан наклонился над Занканом.

— А вот так: Прометей хитростью выведал тайну Зевса и разорвал цепи. Он — грек, лукавец. Амирани же — грузин, в одиночку взбунтовался против Бога и по сей день остается прикованным к скале. И нет конца ни его пленению, ни бунту. Порой думаешь, вот-вот он сбросит с себя цепи. — Занкан раскрыл руки и умолк. После паузы негромко, словно для себя, промолвил: — Но нет, Амирани не способен на увертки, а Бог и свободы не дает, и жизни не лишает… Только вдыхает в него новые силы, чтобы он снова мог сопротивляться, будто и ему необходим мятежный Амирани.