Человек из Вавилона - страница 14

— Говори, Занкан! — Царица улыбалась, но в голосе ее звучал металл.

— Я так думаю, царица… светлой памяти ваш дед всем живущим на этой земле внушал: о государстве, в котором живешь, надо заботиться более, чем о своей семье! Кто не понимал этого, получал, что заслуживал. Если у нас нет страха перед плетью, есть непокорство закону, а те, кто не покорен закону, государства не построят.

Какое-то время Тамар, дочь Георгия, хранила молчание, а потом произнесла:

— Благодарю тебя, Занкан Зорабабели. Покойной тебе ночи, — и удалилась из зала.

Занкан поднял голову только тогда, когда царица скрылась за тяжелыми дверями. Но еще долго был слышен звук ее шагов — она шла медленно, не торопясь.

Занкан в растерянности стоял перед домом Абуласана — он ничего не вынес из беседы с амиром — как в бане, полной горячего пара, все казалось туманным и расплывчатым.

Лошадиное фырканье вывело его из задумчивости. Он взялся за седло, чтобы вскочить на коня, но передумал. Бросил поводья слуге и отправился пешим. Слуга шел впереди, освещая факелом путь господину. Пламя факела мешало Занкану думать.

— Луна светит достаточно ярко, — негромко произнес он, — нет нужды в факеле. Проводи меня к Сагирисдзе!

Сагирисдзе очень обрадовался Занкану, но удивился его визиту в столь неурочное время.

— Я пришел потому… Ты ведь слышал, грузинские цари судили иудеев по закону Моисея? Как ты думаешь, почему они это делали — в Грузии ведь есть свои законы и правила?!

— Говори прямо, Занкан, ради чего побеспокоился.

— Ради праздника, который мы сейчас празднуем, — ради Песаха. Не стоит в Песах поднимать рабов и переселять их в другое место. Дай им эту неделю! Семья Микелы и через десять дней с радостью примет приданое.

Сагирисдзе рассмеялся в ответ.

Занкан вернулся домой и, пока отходил ко сну, прокручивал в голове разговор с амиром, его недомолвки, жесты… Но, увы, так и не смог ничего для себя уяснить. Он был все еще раздражен, и сон не шел к нему. Занкан не любил, когда его использовали как источник сведений, а самого не посвящали в суть дела.

Бачевой и Ушу владело такое чувство, будто они давным-давно знают друг друга. После конных состязаний Тинати стала для обоих самым дорогим, самым незаменимым человеком, настолько дорогим, что представлялась им ангелом, ангелом, спустившимся с небес к ним на помощь. В доме у Тинати они отдыхали душой, даже если бывали там порознь, ибо присутствие второго подразумевалось само собой. Конь Бачевы ежедневно, кроме субботы, после полудня стоял у дома Тинати. А Эфро, сопровождавший Бачеву, под развесистым дубом у самого дома играл в незамысловатую игру со слугой Ушу — кто из них щелчками загонит больше орешков в дырочку в земле. Набив карманы орешками, Эфро до наступления сумерек дожидался своей госпожи. Дочь Занкана порой отправлялась на прогулку с Тинати и Ушу, и слуги следовали за ними — мало ли что понадобится господину или госпоже.

Дни текли неторопливо, как мысли старухи. Бачева и Ушу были счастливы и только диву давались, каким насыщенным может быть каждый день — они виделись друг с другом, беседовали, шутили. Как-то раз Ушу взял в руки пальцы Бачевы. Какие чуткие, какие волшебные руки оказались у него! Бачева почувствовала, как на щеках у нее вспыхнул румянец.

Тайну влюбленных выдают обычно их взгляды, а не сующие не в свое дело нос любопытные. Вот и от Эстер, пестуньи Бачевы, не укрылось, каким восторженным стал взгляд ее воспитанницы, какой свет излучают ее глаза. Эстер крепкая и надежная, как старый дуб, с лицом, покрытым морщинами, добрым сердцем и руками, дарящими тепло, была нежно любима Бачевой. Однажды, в сумерки возвратясь домой, Бачева не в силах справиться с обуревавшими ее чувствами, приникла к груди старой няньки, и та спросила: «Неужели ты не скажешь своей Эсти, где проводишь дни до самых сумерек, и не кажешь носу, пока куры не усядутся на насест?» В ответ Бачева стала целовать нянькины морщины, но не произнесла ни слова. Через несколько дней Эстер, повязав головной платок под подбородком, строгим голосом спросила свою воспитанницу: «Почему ты мне ничего не рассказываешь?» И, ни во что не поставив ответ Бачевы — «Непременно расскажу, от тебя разве что-нибудь скроешь!», — Эстер со своей картлийской прямотой выдала Эфро, сопровождавшему обычно Бачеву: «Если ты сейчас же, немедленно не скажешь мне, куда ездит моя воспитанница, можешь считать, что с завтрашнего дня ты не работаешь у Занкана Зорабабели». А потерять работу у Занкана значило потерять многое, потому что прислужник семьи Занкана в сравнении с прислужниками других богатых семей имел то преимущество, что работал на Занкана. И раз уж Занкан держал его у себя, значит, доверял ему. А тот, кому доверял Занкан, в глазах окружающих считался человеком, достойным уважения. Эфро с той же картлийской откровенностью сообщил Эстер, что Бачева ездит к Тинати. Отец Тинати — вельможа Луарсаб находился в дружеских отношениях с семьей Занкана, и всем было известно, что Тинати и Бачева росли почти вместе.