Человек, который похитил королеву и распустил парламент - страница 18

Пока в Скотленд-Ярде пытались нарисовать истинную картину по раздробленным и несвязанным телефонным сообщениям, отказываясь верить каждому из них, пока драгоценные секунды уходили на то, чтобы убедить обитателей Скотленд-Ярда в свершившемся, в том, что это не бред сумасшедшего, а фактические события, группа людей в военной форме заняла все ключевые позиции, в Вестминстерском дворце. В первом стремительном натиске без труда были заняты все входы и выходы, причем без единого выстрела. Для нейтрализации нескольких дежурных полицейских на внешних постах потребовалась не смертельная угроза, а самая обыкновенная неожиданность. Первый этап закончился еще до того, как изумленные прохожие смогли дойти до будок телефонных автоматов. В момент третьего удара часов было четыре часа, одна минута, десять секунд…

В чрево матери парламентов — зал заседаний — попадают через длинный холодный коридор, обычно заполненный политическими деятелями прошлого, смещенными со сцены критическим ходом истории. Те, у кого есть дела в самой палате, кто хочет чего-то добиться, или протестовать, или жаловаться на что-нибудь, проходят дальше, в огромный сводчатый зал в готическом стиле, называемый центральными кулуарами; из этого зала, как спицы гигантского колеса, во всех направлениях расходятся коридоры…

Вайатт и его спутники стремительно шли вперед, оставляя солдат то в одном, то в другом месте на случай противодействия со стороны сбитых с толку обитателей кулуаров. Были предусмотрены все возможные случайности. Каждый человек знал свое место и обязанности в случае возникновения той или иной ситуации. Операция проходила гладко и скоротечно в удивительно безмолвной, даже какой-то священной тишине, которую никто не решался нарушить. Дежурный сержант, сидевший за столом, именитые посетители, случайно оказавшиеся здесь члены парламента, лоббисты и швейцары — все были оттеснены в угол. Одного солдата с решительным выражением лица и автоматом в руках, угрожающе двигающимся из стороны в сторону, было вполне достаточно, чтобы успокоить всех и держать в неподвижности.

Поредевшая теперь группа на какой-то момент остановилась.

Вайатт бросил взгляд на своего заместителя Гейнора, который доложил, что, согласно донесениям, все на своих местах. Быстрый подсчет оставшихся с ним людей — пятнадцать, как и было запланировано. Пока все шло хорошо. Он оглянулся на входные двери. Группа гражданских, которая должна подкрепить тыл, прибыла. Тишина, нарушаемая звуком шагов тяжелых солдатских ботинок по паркетному полу. В группе людей, стоящих неподалеку от Вайатта, раздался взрыв смеха… Достопочтенный член парламента сострил перед всё еще ничего не подозревающей палатой…

Наступил самый ответственный момент. Вращающиеся двери — последнее физическое препятствие. Теперь все зависело от Вайатта. Понимая это, его спутники не сводили с него глаз. Сейчас или никогда он должен повести их на штурм. Вайатта несколько смущал вид полицейского с открытым ртом, швейцара с седыми волосами и позолоченной кокардой и голос какой-то женщины, всхлипывающей позади него…

Три шага по направлению к дверям… С каждым шагом Вайатт, казалось, становился выше ростом. Уверенным жестом он раскрыл двери — и перед ним… сверкающие золотом ослепительные контуры, лев и единорог Англии, еще один миф, увенчивающий возвышение, на котором сидел совершенно ошеломленный, не способный вымолвить ни слова спикер палаты общин.

Вайатт широкими шагами двинулся вперед, Гейнор с тремя солдатами направился вправо, а Тернер и еще три солдата — влево, к правительственным креслам палаты. Капитан и неотступно следовавший за ним Дженнингс приблизились к креслу спикера. Остальные заняли свои места у входа за возвышением для спикера. На галереях для публики положением овладел десяток «туристов» с автоматами в руках.

Последующим поколениям англичан повезло. Официальные стенографисты палаты общин не прекратили в этот момент своей работы и продолжали записывать каждую реплику. Эти регистрирующие ангелы словно предчувствовали, что станут свидетелями суда над теми, кто до неузнаваемости коверкал литературный язык и превратил его в нечитаемый набор смешного многословия.