Человек, который упал на Землю - страница 42

— Да, джина, пожалуйста.

Было в ней что-то горестное, и Брайс вдруг подумал, что, наверное, она очень одинока, и, наверное, ей практически не с кем поговорить. Ему стало жаль её — эту потерянную, старомодную деревенскую жительницу, — и в то же время он пришёл в восторг от мысли, что она вполне созрела для того, чтобы вытянуть из неё нужные сведения. Достаточно будет умаслить её малой толикой джина, позволить смотреть на огонь и дождаться, пока она заговорит. Брайс улыбнулся собственному коварству.

Когда он доставал бутылку с джином с полки над раковиной, она крикнула из гостиной:

— Не могли бы вы положить в джин немного сахара?

— Сахара? — Ох ничего себе!

— Да. Ложки три.

— Хорошо, — ответил Брайс, покачав головой, и добавил: — Я забыл ваше имя.

В её голосе всё ещё слышалось напряжение — как будто она пыталась скрыть, как он дрожит, или удержаться от слёз:

— Меня зовут Бетти Джо. Бетти Джо Мошер.

В её ответе было некое кроткое достоинство, — и Брайс тут же устыдился того, что не запомнил её имя. Положив сахар в стакан и наливая в него джин, он почувствовал ещё больший стыд за то, что собирается её использовать.

— Вы из Кентукки? — спросил Брайс со всей возможной вежливостью. Он наполнил стакан почти до краёв и размешал сахар.

— Да. Я из Ирвина. Примерно семь миль от Ирвина. Это на север отсюда.

Брайс поднёс Бетти Джо стакан, и она взяла его с благодарностью, стараясь при этом выглядеть сдержанной, что было одновременно трогательно и смешно. Эта женщина начинала ему нравиться.

— Ваши родители живы? — Брайс напомнил себе, что собирался вытянуть из неё сведения о Ньютоне, а не о ней самой. Почему его мысли всё время отклоняются от главного, от самого главного?

— Мать умерла. — Бетти Джо отхлебнула джин, задумчиво покатала его во рту, проглотила и зажмурилась от удовольствия. — Я определённо люблю джин! — заявила она. — Папа продал ферму правительству для гидро… гидро…

— Гидропонной станции?

— Точно. Где делают эту противную еду из баков. Так или иначе, папа сейчас на пособии — в Чикаго, в муниципальной квартире, — как и я жила в Луисвилле, пока не встретила Томми.

— Томми?

Бетти Джо криво улыбнулась.

— Мистера Ньютона. Иногда я называю его Томми. Раньше я думала, что ему это нравится.

Брайс набрал в лёгкие воздуха и спросил, не глядя на неё:

— Как вы с ним познакомились?

Она отпила ещё один глоток джина, посмаковала его, проглотила. Затем негромко рассмеялась.

— В лифте. Я поднималась на лифте в Луисвилле — в окружную социальную службу — и Томми тоже был там. Какой же он был странный! Мне это сразу бросилось в глаза. А потом он сломал ногу прямо в лифте.

— Сломал ногу?

— Вот именно. Звучит ужасно забавно, но это именно так. Этот лифт оказался для него чересчур. Если б вы знали, какой он лёгкий…

— Лёгкий?

— Да, лёгкий. Вы могли бы поднять его одной рукой. У него кости не прочнее птичьих. Говорю вам, он странный. Господи, он хороший человек, и такой умный, и богатый, и такой терпеливый. Но, мистер Брайс…

— Да?

— Мистер Брайс, я думаю, он болен, очень болен. Телом болен — боже мой, видели бы вы, сколько таблеток он глотает! — и с головой у него… что-то неладно. Я хочу помочь, но не знаю, с какой стороны подступиться. А врачей он никогда к себе и близко не подпускает. — Бетти Джо допила свой стакан и наклонилась вперёд, как будто для того, чтобы посплетничать. Но на лице её была печаль — печаль слишком искренняя, чтобы быть фальшивкой для оправдания сплетен. — Мистер Брайс, мне кажется, что он вообще никогда не спит. Я с ним уже почти год и я никогда не видела его спящим. Он просто не человек.

Разум Брайса раскрылся как затвор объектива. Холодок пробежал у него от затылка по плечам и вниз по позвоночнику.

— Хотите ещё джина? — спросил он. И затем добавил, чувствуя внутри что-то среднее между смехом и всхлипом: — Я к вам присоединюсь…

Прежде чем уйти, Бетти Джо выпила ещё два стакана. Она не рассказала больше ничего особенного про Ньютона — возможно, потому что Брайс больше не хотел ничего спрашивать. Он чувствовал, что не следует этого делать. Но когда она уходила — ничуть не пошатываясь, поскольку переносила алкоголь не хуже матроса, — она сказала, надевая куртку: