Человек, который видел все - страница 9

Как ни странно, возвращение к переходу через Эбби-роуд меня слегка успокоило. Машин видно не было, так что, похоже, улицу и в самом деле перекрыли. Мне вдруг пришло в голову, что, когда я был тут сегодня в первый раз, я еще не хромал и у меня была девушка. Потом я присел на стену перед студией EMI и вспомнил, как мужчина, который едва меня не переехал, дотрагивался до моих волос. Будто прикасался к каменной статуе или еще какому-то бездушному предмету.

Я в задумчивости сидел на стене, и вдруг ко мне подошла женщина, помахала перед моим носом незажженной сигаретой и спросила, не будет ли у меня зажигалки. Платье на ней было голубое. Светлые, будто серебряные, волосы коротко острижены. А глаза – нежно-зеленые, как обкатанные морем стеклышки. Я сунул руку в карман и достал металлическую «Зиппо», которую всегда носил с собой. Старомодную нескладную ветрозащищенную модель вроде тех, что были у американских солдат во время Второй мировой, а потом во Вьетнаме. Женщина взяла меня за руку и уставилась на выбитые на зажигалке инициалы. Я объяснил ей, что эта вещь принадлежала моему отцу, примерно раз в месяц он любил выкурить сигарету, лежа в ванне. Но недавно мой отец умер, и у меня осталась лишь щепотка его пепла в спичечном коробке, который я собираюсь зарыть в землю в Восточном Берлине. Руки у меня начали дрожать. Я попросил женщину побыть со мной немного, и она согласилась, присела рядом на парапет, прикоснувшись ко мне плечом. Мне слышно было, как она вдыхает и выдыхает. Из ноздрей ее выходили струйки дыма, придавая ей сходство с драконом, вышитым на кимоно Дженнифер. Она спросила, впечатлительная ли я натура.

– Вовсе нет.

– Может, тогда вы просто нервный?

В голове у меня всплыл отрывок стихотворения. Я и не знал, что помню его наизусть. Женщина все курила, и я продекламировал его ей.

– Мы Мертвецы. Лишь пару дней назад

Для нас пылал рассвет, горел закат.

И мы любили, и любимы были… [4]

Она кивнула, будто бы я вел себя совершенно нормально, что, конечно, было не так.

– Это стихи Джона Маккрея, – сказал я. – Он жил в Канаде, работал врачом, а во время Первой мировой был призван на фронт.

Я обернулся к ней, а она обернулась ко мне. Ветер принес откуда-то полиэтиленовый пакет из супермаркета, и тот закрутился у наших ног.

– Странно, – сказала она, отпихивая его, – разве «Уоллмарт» не в Америке?

Мы сидели на стене и целовались, как подростки. Ее язык глубоко проник в мой рот, а мое колено вклинилось между ее бедер. Когда мы наконец оторвались друг от друга, она спросила, чем это от меня пахнет. «Это иланг-иланг», – ответил я. Она записала на моей трясущейся руке номер своего телефона. А после встала и пошла прочь, и я увидел, что на ее голубом платье сзади что-то написано. Оказалось, женщина была одета в униформу. Я вдруг сообразил, что она, наверное, медсестра, и вспомнил, что в песне «Пенни Лэйн» упоминалась медсестра, которая продавала с лотка красные маки.

Вернувшись домой, я позвонил в ближайший цветочный магазин. Хотел заказать букет подсолнухов и попросить доставить его на Гамильтон-террас. По задумке Дженнифер должна была получить его в день открытия своей выпускной выставки. «У нас только розы», – ответила мне продавщица с таким возмущением, будто иных цветов на свете не существовало. А когда я заметил, что в сентябре обычно еще полно подсолнухов, хотя пик их цветения, конечно, приходится на август, она отчего-то вообще обиделась. Довольно странно было беседовать с цветочницей, которая так ненавидит цветы. Я добавил, что к тому моменту, как подсолнухи распускаются, другие цветы, вроде маков, обычно уже отцветают, и мне показалось, что она сейчас заплачет.

– У нас есть розы всех цветов: желтые, белые, красные, полосатые – из Китая и Бирмы. Может, вам что-нибудь подойдет? Белых вообще очень много.

Белые розы. Die Weiße Rose – «Белая Роза». Так называлось юношеское антифашистское движение, возникшее в Мюнхене в начале сороковых. Я как-то переводил для своих студентов листовку, написанную лидерами die Weiße Rose в феврале 1943-го.

Гитлерюгенд, штурмовые отряды, СС – все они пытаются заманить нас в свои сети, заставить отдать им самые перспективные годы нашей юности.