Человек, помоги себе - страница 62

На танцах я ни с кем не знакомилась. Но так у меня было. Или почти так. Потому что как его зовут, я знаю. И многое другое о нем знаю. И нравится он мне давно. Только все равно — разве это любовь у меня? А у него ко мне — тем более нет! И все-таки права Ларка: мне было с ним приятно. Но значит, она права и в остальном? И нечего себя стыдить и казнить за то, что произошло так, — пусть ее и нет, любви, пусть одна фантазия?

Нет, все же нет! Потому что если так — значит, побоку всякие высокие чувства и стихи, поэзия и пусть побольше поклонников, как у Динки, — чем больше, тем приятнее — развеселая жизняга, черт возьми! Вот уж чепуха-то, вот настоящая глупость, и не может такого быть, не могу я с этим опять согласиться, да и не живут так взрослые…

Взрослые? А собственно, что я знаю о взрослых? Их поведение — загадка, иногда даже, если они делают что-то, казалось бы, открыто для всех. О чем же говорить, когда коснешься их жизни, утаиваемой от других? Динкин отец — беспутный, а мать его не бросает. И у Ларисы мамуля смеется над любовью, но зачем же тогда у нее «Деточка»? Неужели и вправду лишь ради выгоды? А Данилюки-Кошманы — и хорошо живут, и ссорятся. Чужая семья — потемки, сказала мама. А сама она, моя мама, — любовь ли у нее с папой? Как будто — да. А точнее? Про работу — зачем живут? — спросила я у них, и то — озадачила, а разве спросишь про это?..

Вот и теряюсь я снова — который раз! Все просто в жизни, пока сидишь на уроках или дома, за учебниками, а чуть высунешься на улицу, будто окунулся — сразу в стремительную реку с каверзным руслом — то широко разливается, то клокочет в узкой теснине, то захватит тебя мощным водопадом, то выкинет на мелкий перекатик с камешками, зальет сверху пенным потоком так, что захлебнешься, и тут же обожжет в глубине струей ледяного подводного течения — аж ноги сводит, попробуй выплыви.

И — попробуй пойми: кто — кто. Честный, да злой. Обманщик, а веселый. И с любовью или без любви? Или уж кому какая выпадет планида?

Лариса спала, посапывая, — уснула сразу. Так я ничего и не сказала ей о Буркове. Она забыла спросить про него, а я не стала открываться. Пусть. Все равно осуждаю себя и не могу иначе, потому что хочу, чтобы меня уважали.

Стоп! Вот, кажется, и нашла я самое нужное слово: уважать.

Пусть нет ее, этой любви, если кто-то в нее не верит, но должно быть уважение. И не знаю, как у других, а про своих родителей скажу, да — они друг друга уважают. Про это я уже могу у них и спросить без всякого колебания. Хотя и сама вижу: уважают!

А вот уважаю ли их я? Мама сейчас хотела помочь нам. Пусть неумело, невпопад, но с доброй заботой о Ларисе. А мы? Ушли, оставили без внимания. Но ведь внимание — начало уважения к человеку. А я же люблю маму. Значит — люблю и не уважаю?

Сказал когда-то Курочкин: «В природе нет шагов понятных». В природе. А у людей?

Вот и верно: жизнь не праздник и не зрелище.

Трудное занятие.

Утром после завтрака, подойдя к маме и чмокнув ее в щеку, я сказала:

— Ты прости меня.

— За что? — Она сделала большие глаза.

— Сама знаю — за что.

— Ну вот. — Она взглянула на папу. — Что с ней делать?

— А ничего. Все сами с собой сделаем, верно? — Я брала в союзницы Ларису, хотя она и представить не могла, о чем идет речь.

Из дома мы вышли вместе. «Загляну к себе, потом уж на работу», — сказала она, и я решила дать небольшой крюк, чтобы проводить ее, — времени до школы хватало.

Около Ларисиной пятиэтажки мы хотели расстаться, но вдруг она дернула меня за рукав. Я оглянулась. К нам приближался Леонид Петрович. Был он не в милицейской форме, а в плаще и шапке и показался мне сейчас более высоким, чем у себя в кабинете, — молодцевато подобранный, спортивного типа, шел бодрой, упругой походкой, издали махал рукой и заговорил за несколько шагов:

— Здравствуйте, девочки. Хорошо, что застал. Я как раз к тебе. В школу собралась?

Лариса честно ответила:

— Нет.

— Но мы ведь договорились. — Черные глаза Леонида Петровича смотрели на Ларису строго. — Договорились же: до маминого приезда — учиться!

Вот тебе и «одобрил»! Я вспомнила вчерашние слова Ларисы — будто инспектор милиции полностью согласился, что она должна работать. А получается?