Человек в саване - страница 11
На кружевной кофточке женщины густой, засохшей пленкой лежала кровь. Как будто кто-то небрежно накинул сверху это красное, кричащее пятно, как накидывают яркий легкий шарф.
Руки сжимали портьеру, а ноги, тесно сжатые, как перед прыжком, упирались в опрокинутое у дверей кресло. Большой разрезной нож литого серебра, с ручкой из слоновой кости, валялся около трупа, окрашенный в густую краску засохшей крови…
Медленно и резко тикали часы. Капала, где-то рядом, вода из умывальника, а в глубине комнаты, на мягком кожаном кресле, сжав голову худыми дрожащими руками, сидел и покачивался в каком-то отупении высокий худой человек в коричневом, красивом костюме. На лице у него сквозь прозрачную, мертвенно-синюю кожу были видны мелкие, бьющиеся жилки. Губы высохли и обмотались черным налетом жара, волосы дико всклокочены, а посередине дорогой серебристой жилетки багрово выделялось такое же пятно, как на груди убитой женщины.
Мужчина сильно нагнулся в кресле, сделав, по-видимому, громадное физическое усилие, чтобы подняться и, встав, сделал несколько неуверенных, шатких шагов к кнопке электрического звонка. Несколько секунд он нерешительно держал руку на холодной костяшке, потом дико взглянул на труп и нажал кнопку.
Где-то в отдалении продребезжал звонок. Мужчина позвонил еще. Снова где-то металлически звякнуло и послышались возня и шаги. Через минуту в дверь постучались.
— Войдите, — хрипло проговорил мужчина и отвернулся к окну, — войдите, Дуняша.
Горничная отворила дверь и, войдя в комнату, невольно толкнула ногой тело женщины.
— С барыней что… худо? — спросила она, быстро наклоняясь над трупом, — упали?..
И, вдруг заметив кровавое пятно, она отшатнулась назад, ударилась о стенку и вскрикнула пресекшимся, еще сонным голосом:
— Барыня… Барыня… Кто убил?..
Мужчина обернулся, нервно сунул руки в карманы пиджака и, смотря в лицо вошедшей немигающим холодным взглядом, проговорил, выпуская слова из-за стиснутых зубов:
— Дуняша… Бегите в участок и заявите, что я… Слышите, так заявите, что, мол, архитектор Иван Николаевич Мазаев, убил свою жену, Надежду Михайловну… Запомните: жену Надежду Михайловну… Запомните?.. Ну что же вы стоите? — нервно крикнул он. — Идите… Да, погодите, — дайте мне пальто и шляпу… А еще скажите, что, мол, сам Мазаев уехал к судебному следователю. Запомните? Идите…
И, закрыв глаза, когда проходил мимо трупа, Мазаев твердыми, большими шагами, прошел в переднюю.
Следователь вышел розовый от сна, со слипающимися беспрестанно глазами и еще теплый от мягкой постели. Он изумленно посмотрел на Мазаева, кивнул ему на стул и закурил толстую, желтоватую папиросу.
— Дайте и мне, — попросил Мазаев.
Тот протянул портсигар. Мазаев закурил, жадно затянулся дымом и, выдохнув его серой струей, заговорил:
— Вас удивляет?.. Приход-то мой — слишком уж рановато что-то… Ну да, есть причины. Я, видите ли, жену свою, Надежду Михайловну, того… ну, понимаете — убил.
Следователь широко раскрыл глаза.
— Иван Николаевич! Иван Николаевич, что вы говорите?..
— Э, бросьте, — отмахнулся Мазаев, — забудьте-ка вы, что я Иван Николаевич и что мы с вами на даче вместе жили… Перед вами Мазаев, понимаете, убийца Мазаев, которому все равно через десять часов пришлось бы рассказывать вам о… ну, вот об этом, что случилось. Лучше выслушайте сейчас, а то не знаю, что эти часы делал бы… Может, еще утопился бы… Расскажу поподробнее — вы и адвокату потом моему расскажете. Героем сенсационного процесса ведь буду…
— Слушаю, — тихо произнес следователь. — Папиросу еще хотите?
— Дайте…
— Вы ведь меня давно знаете, — помните эту мою… связь, что ли, с Алясинской. Артисткой. Да, пожалуй, скорей кокоткой, чем артисткой. Увлечен я был здорово, больше трех лет оторваться не мог, а уж многое было, из-за чего стоило ее бросить. Только к концу дурацкого романа я понял, что если и нужен был ей, так только для того, чтобы квартира всегда была оплачена…
Когда ушел я от нее — помню — уж очень жутко было. Как будто бы заплутался. Выхода нет — один да один все время. Пил, кутил — грязно все это, быстро надоело. Жить стало ужасно кисло, тягуче. Встаешь и думаешь: хорошо бы сейчас повеситься. Честное слово! С таким мертвецким сознанием больше года прожил. Все омерзело и сам себе омерзел…