Человек внутри - страница 4

— Говорят вам, уходите. — Это было все, что она сказала. — Не знаю, что вам здесь нужно.

Его слегка пошатывало. Теперь он ее почти не видел. Ее фигура выделялась чуть более светлым пятном на сером фоне.

— Что это там за окном? — вскрикнул он с внезапной горячностью и, как только силуэт шевельнулся, бросился вперед.

Он почувствовал, что схватил ружье и рванул его вверх, пытаясь одновременно дотянуться до курка. Девушка была застигнута врасплох и на какое-то время уступила.

Пока дуло смотрело куда-то в потолок, он нажал на курок. Затвор сработал, но выстрела не было. Девчонка водила его за нос. Ружье не было заряжено.

— Я тебе покажу, — сказал он и попытался отбросить ружье, чтобы легче было с ней справиться, но от этого усилия его правая кисть, казалось, скрючилась и отнялась. Он почувствовал, как его толкнули в лицо, слабость разлилась по всему телу, он оступился и стал падать назад. Он ударился о стол, которого не заметил в комнате, поскольку его взгляд был прикован к опасности впереди. Он вытянул руку, чтобы удержаться, так как ноги его, казалось, были сделаны из бесчисленных суставов и сгибались, где только могли. Что-то упало на пол, щелкнув, как золотой, как надменная гинея, и пламя на миг обожгло ему пальцы.

Боль вернула ему способность соображать, как будто невидимая рука внезапно отдернула занавес. Он оглянулся и натолкнулся на чье-то бородатое лицо, освещенное неровным светом трех свечей.

— Но!.. — вскрикнул он, сам не зная, что хотел сказать дальше. Он с отвращением отпрянул от тела в открытом некрашеном гробу. Никогда прежде он не видел смерти так пугающе близко. Он никогда не видел мать мертвой, потому что отец быстренько сплавил ее в могилу с крестом и букетиком цветов, а сам погиб при отступлении на море и был ненавязчиво выброшен за борт, пока он учился склонять oikia в школе в Девоне. Он испытывал страх, отвращение, тошноту и какой-то стыд. Он отдаленно сознавал всю неблагопристойность этой потасовки у гроба, даже если это и был некрашеный сосновый гроб. Взгляд его блуждал в сгущающихся потемках, освещенных там, где горели свечи, мерцающими точками, пока не нашел бледного лица, которое казалось теперь скорее утомленным, безмятежным.

— Простите, — сказал он, и огни погасли.

Над горой свежих овощей, которая грозила вот-вот рухнуть, тараторили две старухи. Они клевали слова, как воробьи крошки. «Была драка, и одного из офицеров убили». — «Их за это повесят. Но трое из них бежали». Овощи начали расти, увеличиваться в объеме — капуста, цветная капуста, морковь, картошка. «Трое бежали, трое бежали», — повторил один из кочанов цветной капусты. Затем вся гора рухнула на землю, и к нему шел Карлион. «Ты слышал?» — сказал он. «Трое бежали. Трое бежали». Он подходил все ближе и ближе, и его тело росло, пока не стало казаться, что он вот-вот лопнет как раздувшийся пузырь. «Ты слышал, Эндрю?» — сказал он. Эндрю почувствовал, что ему в спину целятся из ружья, и обернулся, но там всего-навсего смеялись двое, чьих лиц он не мог рассмотреть. «Старина Эндрю, такого другого поискать. Помнишь, когда…» — «Заткнитесь, заткнитесь! — закричал он. — Он был просто скотиной, говорят вам. Мой отец был скотиной». «Тили-тили-бом», — отец и Карлион водили вокруг него хоровод держась за руки. Круг становился все меньше и меньше, и он чувствовал их дыхание: прохладное, без запаха дыхание Карлиона и дыхание отца, затхлое и прокуренное. Его обхватили за талию, и кто-то выкрикнул: «Трое бежали!» Руки потащили его прочь. «Я не делал этого! — закричал он. — Я не делал этого». Слезы текли у него по щекам. Он отбивался, отбивался от тащущих его рук. Он медленно вплывал в серый рассеянный туман с зубчатыми краями. Зубцы росли у него на глазах и превращались в коробки, старые сундуки, пыльный хлам. Он обнаружил, что лежит на куче мешковины и в комнате затхло пахнет землей. К одной стене прислонилась куча садовых инструментов и поставленный на попа сундук без крышки, полный маленьких сморщенных луковок. Сперва он подумал, что он под крышей собственного сарая. Снаружи должна быть лужайка и высокая сосна, а через минуту он услышит шаркающие шаги садовника. Старик всегда приволакивал левую ногу, так что в его шагах не было регулярного ритма. Их приходилось считать, как уханье совы — раз-два-а-а, раз-два-а-а.