Чемпионы - страница 36

Мальчик охотно шёл на руки к дяде Никите, подолгу мог сидеть у него на коленях. Но виноватая улыбка всё время не сходила с его лица.

После того, как Дуся, бросив своего мужа, сбежала в Петроград, хозяйство его пришло в упадок. Гряды заросли репейником и крапивой, посохли кусты малины и крыжовника. Домишко, который при Дусе сверкал чистотой, был загажен. На всём лежал отпечаток бедности.

Но Макар Феофилактович не был беден. Деньжата у него водились — золотые и серебряные монеты, которые он предусмотрительно выменял за бумажные ассигнации. Капитал его складывался в основном из чаевых — подвыпившие бильярдисты щедро их давали в своё время знаменитому маркёру. Немало денег посылал ему и племянник — были случаи, когда борец–чемпион слал ему переводы даже из Испании.

Старик не баловал себя пищей, довольствуясь картошкой со своего огорода и хлебом. Зато на выпивку денег не жалел. Не отказывавший себе в водочке и прежде, при Дусе, с исчезновением её он запил окончательно. Одного шкалика ему было достаточно, чтобы захмелеть.

Когда же закрыли бильярдную, он опустился совсем, быстро одряхлел, еле переставлял ноги, руки его тряслись.

Единственным развлечением его стала выпивка «под таракана». Старик привязывал насекомое за лапку и, намотав нитку на подагрический палец, ждал, когда тот поползёт.

— С отъездом, — шептал он в редкую бородёнку и подносил трясущейся рукой лафитничек к губам. Наливал новый и, дёрнув таракана за нитку, притянув его к себе, произносил новый тост: — С приездом.

В такой–то момент и застал его почтальон.

Макар растерялся: он давно уже не ждал писем ни от кого. Сердце его упало — от тоски, радости — сам не мог понять, от чего.

Он, отыскав за опутанной тенётами божницей оловянные очки, дрожащими руками надел их. Шептал:

— Неужто Дусенька объявилась, слава тебе господи…

Письмо было от Никиты. Макар разочарованно вскрыл конверт, приговаривая:

— Когда жил в достатке, так всем был нужон, хвати тя за пятку, а теперь все забыли… Зачем это я понадобился ему?.. Денег, наверно, просить станет — дескать, помоги, дядюшка дорогой…

По мере чтения тон его менялся, становился доброжелательнее:

— Ишь ты, во первых строках сообчает, что жив и здоров… Того и мне желает… Ну, спасибо, Никита, что не забыл старика… Гляди–ка, прошёл огонь и воду, ранен был… Из плена бежал… Храни тебя господь, один ведь ты у меня остался…

Так, шепча, он дошёл до того места, где Никита сообщал о Дусе. Старик швыркнул носом, всхлипнул:

— Эх, Дуська, Дуська, жила не тужила… Какого мерека ещё тебе понадобилось? На кого прельстилась? На первого прощелыгу… Ведь ещё Ефим Николаевич говорил, что он Иуда…

Когда дочитал до того, что Дуся просит у него прощения и мечтает только о том, чтобы вернуться к нему, — не выдержал, слёзы потекли по его морщинистым щекам; он вылил остатки сивухи в лафитничек и, глядя, как измученный таракан тычется в лужицу вина, таща за собой мокрую тяжёлую нитку, прошептал:

— С приездом, Дусенька!

Отрывая от куска липкий мякиш, окунал его в грудку соли — каменки, насыпанную на грязную столешницу, молился:

— Прости ей все прегрешения, господи… Тоже ведь исстрадалась и она… Дай ей возвернуться ко мне… А дитё — что? Дитё не виновато, господи… Пущай живёт подле нас… Немного уж мне осталось побродить–то по божьему свету, господи…

Медленно переставляя подагрические ноги, он прошагал за ветхую ситцевую занавеску и долго стоял, разглядывая пропылившуюся одежду жены. Успокоившись, он перечитал письмо несколько раз и подумал, что это не хуже — пусть вместе с Дусей едет жена Ефима Николаевича.

Чтобы написать ответ, пришлось взять у соседей листок бумаги и огрызок карандаша. Письмо сочинял долго, обстоятельно писал обо всём… Тщательно переписал на конверт адрес.

С этого дня стал жить ожиданием их приезда. Прибрал в доме, расчистил огород и сад, сжёг картофельную ботву и сухие ветки кустарников. Наступила зима, а вместо Дуси лишь приходили письма: сначала заболела Нина Георгиевна, потом не оказалось денег, а ещё позже то ли не могли достать билетов, то ли не ходили поезда…

Весной он вскопал две грядки, натыкал в землю картофелин с ростками и остатки крохотных луковок… Взяв бадожок, медленно взбирался по разрушившейся лестнице в гору, стоял на откосе, поглядывая вдоль улицы, не появятся ли гости. Несколько раз даже ходил на вокзал — за тридевять земель. Но порядка там никакого не было, поезда не соблюдали расписания.