Чемпионы - страница 58

Так вот откуда возникло неожиданное беспокойство! Мишка Япончик — король одесских бандитов! Человек могущественнее Тимановского и д'Ансельма, грабитель, состоящий в связи с белогвардейской контрразведкой! Не напрасно Джан — Темиров не находил себе места в течение этих суток…

А тот снова повернулся к ним, и четыре пары чёрных глаз неподвижно уставились в его глаза. У Коверзнева мелькнула мысль, что его хозяина сейчас хватит удар…

Один из чернявых, не спуская глаз с Джан — Темирова, медленно потянулся по скатерти рукой к единственной на столе бутылке, нащупал её, взболтал и, всё так же не отрывая взгляда от Джан — Темирова, расшатал серебряную пробку и нацелил на него бутылку. Коверзнев почти физически ощущал, как пробка ползёт из длинного зелёного горлышка, и от того, что всё это было невероятно бессмысленно и проделывалось в жутком молчании, ему стало страшно.

Пробка вырвалась и попала точно в лоб Джан — Темирову, пена обдала соседей–офицеров, и Коверзнев обрадовался, рассчитывая в их лице приобрести союзников. Но бутылочный стрелок, резко ткнув коротким пальцем с перстнем в Джан — Темирова, взвизгнул:

— Бей жидов!

И, подстёгнутый его визгом, один из них вскочил, опрокинув стул, закричал истерично:

— Предали Россию!

Коверзнев видел, как его рука рвёт из кобуры револьвер, и хотел бежать, но Джан — Темиров словно прирос к столу. Коверзнев крикнул: «Бегите!» — швырнул квадратной бутылкой из–под мастики в офицера и выскочил из–за стола вслед за Джан — Темировым. Оглянувшись, увидел, что чернявые мишки–япончики и не думают подниматься.

Швейцар попытался преградить дорогу, но Коверзнев сшиб его с ног. Первым желанием было бежать домой — за прочные стены «Лондонской», но в ярком свете улицы он увидел в той стороне молчаливые фигуры в бриджах и котелках, схватил Джан — Темирова за руку и повернул по знакомой дороге — к Ланжерону, к Лориному дому.

Прохожие шарахались от них. Джан — Темиров тяжело дышал, просил:

— Не бросайте меня… Не оставляйте…

Топот преследователей приближался. В парке было темно. Коверзнев разодрал кусты, царапая лицо и руки, и бросился к стене. Крикнул, не оборачиваясь:

— Скорее!

— Стой, подлюга! Не уйдёшь! — хлестнул сзади окрик.

Коверзнев вцепился в стену, взобрался на её гребень, протянул Джан — Темирову руку, схватил чемодан, бросил его вниз и тут увидел бандитов; их было около десятка.

Джан — Темиров был невероятно тяжёл, а страх, очевидно, его совсем обессилил.

— Да ну же! Лезьте! — в тоске закричал Коверзнев; его вопль был заглушён выстрелом, и Джан — Темиров упал. Следующая пуля провизжала рядом; Коверзнев оттолкнулся от стены и мягко спрыгнул на землю. За стеной кто–то деловито произнёс:

— Этот отбегался.

Другой голос, хриплый, перебил:

— Он мне объясняет, что ухлопал армянина, слышишь, Жора? А то я мог подумать, что наш армянин преспокойненько посиживает с графом Дерибасом и попивает шампанское… Как это тебе нравится? — и вдруг закричал визгливо: — Где чемодан с деньгами, босяк?!

Вмешался третий, озабоченно:

— У профессора, наверное! («У какого профессора?» — не понял Коверзнев). Недаром «профессором атлетики» прозвали — лёгок на ногу.

— Залезай — не уйдёт, — спокойно распорядился кто–то.

Коверзнев нащупал чемодан и, стараясь ступать неслышно, пошёл к берегу, уселся на откос и очертя голову покатился вниз. На ходу схватился за куст, ободрал ладони, вырвал его и покатился дальше, налетел на что–то, перевернулся, стараясь за что–нибудь удержаться, но мешал чемодан, и Коверзневу удавалось лишь тормозить скольжение. Всё–таки он в конце концов остановился, нашёл тропинку и побежал по ней. Потом стал, прислушиваясь. Ничего, кроме шума моря. Где–то вдали пробил колокол — то ли на маяке, то ли на корабле, да лениво брехнула собака. Он не мог определить, где находится, — скорее всего, между Ланжероном и Отрадой. Прошёл ещё некоторое время по петляющей тропинке, прислушиваясь и приглядываясь.

Он шагал устало, облизывая расцарапанные руки. И вдруг впереди — на фоне светлого неба — увидел три фигуры. Трудно сказать, что ему сейчас помогло, — воображение или острый глаз, — но он отчётливо различил на людях и котелки, и бриджи с крагами. Он замер, словно превратился в столб; потом присел и боком, боком отполз в тень тополя. Чуть ниже лежала перевёрнутая лодка. Бередя руки острым щебнем, он заполз под неё и замер, выглядывая.