Чемпионы - страница 6
— Мне пишет брат из Москвы, — донеслось до него, — он инженер на «Бромлее»: на митинге, говорит, один рабочий заявил — к новому году, говорит, все заводы и фабрики отойдут к рабочим, ни одного буржуя не будет. И денег не будет, и вообще… Всё, говорит, общее… А вот у меня козырная десятка!
— Десятка… десятка… А валета не хотите? Ха–ха! И женщин собираются обобщать. Тоже национализировать. Ха–ха!
— Ну, ничего, Керенский им покажет национализацию… Раз!.. Нет, батенька, козырь мой… Он им покажет национализацию… Два! Четыре сбоку — ваших нет. Считайте взяточки!..
Коверзнев не выдержал, вышел на улицу. Припекало солнце. В палисаднике, под окнами офицерской столовой, распускалась сирень. Он долго ломал мочалившуюся ветку. Пошёл вдоль длинного серого забора, прижимая к лицу упругую, дурманяще пахнущую гроздь.
У забора, прислонившись спиной к гнилым доскам, сидел солдат. Ковыряя щепочкой в зубах, напевал лениво:
Как Вильгельм — король немецкий
Распушил себе усы.
Увидев офицера, усмехнулся, отбросил щепку и, отвернувшись, допел:
Да и двинул на Россию
Дирижабли–колбасы…
Коверзнев взорвался:
— Ты! Солдат! Почему не приветствуешь?!
— Солдат, солдат, — ворчливо ответил тот. — Надоело уже солдатом быть. Четвёртый год воюем.
— А ты знаешь, что за такие разговоры — военный суд? — зло крикнул Коверзнев.
— Руки коротки, — не вставая, лениво ответил солдат. — Дивизионный комитет не разрешит.
— Встать! Десять шагов назад! И приветствуй, как положено!
Солдат неохотно поднялся и прошёл мимо гусиным шагом, приложив руку к виску. Неожиданно запел:
Эх, дербень–дербень–Калуга,
Дербень — родина моя.
Дербень — Тула, перевернула,
Дербень козырем пошла.
Ударяя веткой по голенищу, Коверзнев проводил его взбешённым взглядом.
К станции он подошёл взвинченным до предела.
На вытоптанном пустыре горел костёр — варили обед. Солдаты в расстёгнутых шинелях хлебали суп из прокопчённых котелков. Ни один не поднял взгляда. Коверзнев не стал связываться — прошёл мимо. За кипятком стояла очередь. Все бородатые, грязные; лица задубели от ветров и солнца. Очевидно, фронтовики. Двери красных теплушек распахнуты. Желтеют свежие дощатые нары, винтовки брошены без присмотра — лежат на примятой соломе. Офицеров не видно.
— Вояки!.. — процедил сквозь зубы Коверзнев.
Пошёл наискосок через рельсы. Впереди колыхалась серая от шинелей толпа. Коверзнев остановился.
На клетке из прогнивших шпал стоял унтер и выкрикивал хрипло:
— Нет, братцы, неправильно нам этот молодяшка говорил! Имеется полный резон воевать до победного конца!..
«Один умный нашёлся», — подумал Коверзнев, но с недоверием ждал, что он скажет дальше.
— Есть полный резон! И зря он говорит, что Дарданеллы нам не нужны! Нужны — во как! — унтер провёл ладонью по горлу. — Слыхали, как живут наши союзнички? Мудрющий народ, скажу я вам. Назахватывали себе всяких земель, нехристей и тому подобных чернокожих негритосов, те и работают на них… Вот и мы завоюем разных армяшек да турков — и будем богато жить!
«Что за идиотизм? — подумал растерянно Коверзнев. — Разве мы ради этого воюем?»
— Вот ты и воюй, Кондратов, — сказал миролюбиво бородатый солдат, выплёвывая разгрызенные тыквенные семечки.
— А я и воевал, милый человек, не хуже твоего, — добродушно ответил унтер и, распахнув шинель, ткнул себя в грудь, на которой блеснул Георгиевский крест.
— Во–во, воюй. А нам без надобности твои нехристи.
— Нет уж, Шатёркин, ты это брось! Ежели тебе пяток коровёнок подбросят, и ты не откажешься.
— Чудак человек. Да кто от них откажется? Только в твоих Дарданеллах коровёнок–то и в помине не бывало, там одни слоны да жирафы водятся, — сказал под общий смех Шатёркин и отошёл, довольный, в сторону, забрасывая в волосатый рот пригоршню семечек.
— Да обезьяны с хвостами! — выкрикнули весело из толпы.
— Вот–вот, — обернулся Шатёркин. — Ты и запрягай обезьянок вместо лошадки: куда как хорошо, — и пошёл прочь, поплёвывая семечки.
Коверзневу показалось, что хмель с новой силой ударил ему в голову. «Какой идиотизм», — подумал он снова. А посрамлённый Кондратов тяжело спрыгнул на землю. На его место бойко вскочил курносый солдат, кинул в гогочущую толпу: