Чердак дядюшки Франсуа - страница 11

— Что же потом?

— А потом… Женевьева не понадеялась на храбрость жителей Сен-Клу и всю ночь молилась, прося бога спасти Париж. И бог внял её мольбам, он наслал такой туман, что окутал им весь Париж, и Аттила со своим войском не смог найти к нему пути. Ему пришлось повернуть вспять… Это всё сделала Женевьева…

— Ты в это веришь? — с сомнением в голосе спросил Мишель.

— Конечно, верю. Ведь все знают, что святая Женевьева — покровительница Парижа. Отчего это? А всё потому, что она его спасла…

— Не пойму я, кем же ты хочешь стать, не святой же? — всё с тем же недоверием спросил Мишель.

Катрин пропустила шутку мимо ушей.

— Женевьева и Жанна д’Арк были отважные, ничего не боялись. А я? Я… трусиха. Наверное, я не могла бы взять в руки меч.

— Так как же ты тогда хотела стать похожей на Женевьеву?

— Какой ты непонятливый! — рассердилась вдруг Катрин. — Я хотела молитвой спасти Париж, если… это понадобится.

— Да что ты! Вот, оказывается, что ты надумала! Нет, Катрин, ты что-то не то говоришь У нас дома священников не очень-то любят. И твой отец, а тем более Ксавье в церковь не ходят. А ты? Ты и вправду слишком много молишься. А что толку от молитв? Ты хоть раз видела человека, которому помогли молитвы? Лучше помогай мне и увидишь, сколько пользы можно принести людям и животным без всяких молитв.

— Вот когда ты со мной говоришь, Мишель, я тебе верю и всё понимаю. А Ксавье говорит непонятно. Он забывает, что я неучёная… С отцом-то я и поспорить могла бы, потому что он знает только про своего Наполеона. А о молитвах ничего объяснить не может, только сердится… Вот ты — другое дело.

— Ну и хорошо! Слушай хоть меня. Только скажи, зачем ты носишь на шее образок Мадонны?

— Я ни за что не расстанусь с ним! — пылко крикнула Катрин. Она вся раскраснелась от волнения, а руки судорожно прижала к груди, словно боялась, что Мишель силой отнимет у неё образок.

— Делай как хочешь, Катрин! Но ты ведь обещаешь помогать мне?

Катрин безмолвно кивнула ему головой в ответ.

Когда Мишель уходил, Франсуа на минуту оторвался от своего верстака и, взглянув на мальчика, спросил:

— Куда же ты! Только успел прийти и уже убегаешь. Что же это за дело было у тебя такое короткое?

Ни Мишель, ни Катрин ему не ответили.

Как и её брат, Мишель, Люсиль не уставала слушать рассказы отца о великих днях 1789 года. Хотя и после них Жак был свидетелем важных политических событий, в его памяти ярче всего запечатлелось начало революции.

Как увлекательно рассказывал он о Робеспьере и Марате, о женщинах, принимавших деятельное участие в революции. И Люсиль впитывала в себя слова отца. После его рассказов она брала свой альбом для рисования и делала наброски уличных сцен Парижа дней революции, их участников — таких, какими они ей представлялись. И отец всегда горячо одобрял Люсиль, восхищаясь силой её воображения. «Уж не так я хорошо рассказываю, — говорил он, — а ты как будто всё видела собственными глазами».

Люсиль была одарена разносторонне.

Стены маленькой квартиры Жака и Бабетты Менье не раз оглашались монологами Федры и Андромахи,[9] которые произносила в своей комнате Люсиль звучным, музыкальным голосом.

Сколько пьес она помнила наизусть, особенно если они были в стихах! Она могла без устали разыгрывать отдельные сцены, читать диалоги разными голосами. А арии? Она распевала любую, самую сложную, запоминая мелодию с одного-двух раз. Часто она придумывала новый текст к известным мотивам или, наоборот, подбирала аккомпанемент к понравившемуся стихотворению. В последнее время Люсиль увлеклась импровизацией. Она придумывала тему и мгновенно сочиняла песню: слова и мотив. Но никому не говорила об этом, да никто и не догадывался. «Поёт как птица небесная!» — говорили все кругом, а откуда она берёт тексты песен, её близким не приходило в голову. Ведь в Париже все поют.

Умение петь, писать музыку для песен, обладать мелодичным голосом, музыкальной памятью, наконец, хорошей внешностью — достаточно ли всех этих качеств, чтобы любой ценой добиваться сцены?

Люсиль хорошо знала, какой отпор встретит со стороны родителей. Хотя они и были передовыми людьми, но театральное искусство было им чуждо. Особенно их пугала обстановка, царившая за кулисами. Они считали, что в театре всё решает протекция. Чтобы стать актрисой, одного таланта недостаточно. Самая одарённая актриса оказывается бессильной перед сетью интриг, сплетен и подкупов.