Чердак дядюшки Франсуа - страница 13

Люсиль могла о многом говорить с Ксавье, и ей казалось, что они понимают друг друга. Но разговоры Люсиль о театре он как-то не принимал всерьёз и отшучивался каждый раз, когда заходила речь о сцене. Это обижало Люсиль. Но она оправдывала Ксавье тем, что он, как и родители, не сознаёт, насколько созрело в ней решение посвятить себя театру.

Сегодня она решила поговорить с отцом напрямик.

Может быть, толчком к этому решению послужила рецензия на игру знаменитой актрисы м-ль Дорваль, которую накануне прочла Люсиль. Рецензент подробно описывал все движения, модуляции голоса актрисы. Он писал о неизгладимом впечатлении, оставленном её игрой, о вспышках рукоплесканий, которые то и дело прерывали её монолог. Люсиль, лишённую возможности увидеть своими глазами Дорваль, ошеломила эта статья об актрисе. Вот как можно слиться со зрителями, как можно дышать с ними одним дыханием!

Люсиль представила себе, как вечером отец вернётся из книжной лавки, вымоет руки, снимет костюм и наденет домашнюю блузу. Вот тут она и подойдёт к нему, пока мать возится в кухне. Разговор состоится без неё. И даже, может быть, это к лучшему. Её будет легче уговорить, когда отец даст согласие. У Люсиль уже были припасены для него «веские доводы». Но как долго ещё ждать до вечера, когда отец придёт домой! Как медленно тянется время!

Она отправилась в комнату, называвшуюся кабинетом отца, где он обычно работал по возвращении из книжной лавки. Кабинет был весь заставлен шкафами, набитыми книгами.

Легко взобравшись на кресло, она вытащила из ряда книг толстый, хорошо ей знакомый том — это и был один из её «доводов».

Найдя нужное место в книге, заложенное закладкой-ленточкой, Люсиль на минуту представила себя стоящей на сцене: она выпрямилась во весь рост, откинула назад голову и начала читать вслух, нараспев, как читают классических авторов французские актёры. По мере того как она читала, увлечённая текстом, она всё больше воодушевлялась, а голос набирал силу.

— «Женщины третьего сословия рождаются в бедности и лишениях, их воспитанием и обучением никто не занимается. Всё, что они узнают в школе, это молитвы, которые их заставляют читать по-латыни, в лучшем случае — по-французски…»

Люсиль замерла, едва успев договорить последнее слово. В дверях она увидела отца, с недоумением остановившегося на пороге.

— Люсиль! Что с тобой? Кого ты убеждаешь?

Люсиль звонко рассмеялась. Минутного замешательства как не бывало.

— Ах, раз так, раз ты невольно оказался моим единственным зрителем и слушателем, так слушай дальше. Самое главное — ещё впереди! — И, мигом преобразившись, Люсиль вновь заговорила громко, как говорят со сцены: — «…Но женщины больше не хотят быть служанками своих мужей, они хотят получить образование хотя бы для того, чтобы помогать мужьям в их работе. А если им выпадет горькая доля остаться вдовами, они сумеют сами достойно воспитать своих детей».

Жак слушал очень внимательно, со всё возрастающим удивлением. Он вглядывался в лицо дочери, будто видел его впервые. Люсиль была возбуждена, и от этого показалась ему ещё красивей. Какой-то внутренний свет озарял её широко открытые сейчас тёмно-синие глаза, придавая чертам лица особую одухотворённость.

— Не узнаёшь, папа? А ведь ты так любишь вспоминать революцию тысяча семьсот восемьдесят девятого года, в которой сам участвовал. Сейчас же ты будто впервые слышишь это воззвание. А меж тем его написали женщины третьего сословия в том знаменитом году!

— Откуда ты это взяла?

— Ну и впрямь ты стал забывчив! Ведь у тебя есть толстенный том со всеми воззваниями тех лет. Там есть всё о женщинах, об их правах… Ну неужели же ты не помнишь? Послушай! Сейчас у нас тысяча восемьсот двадцать девятый год. Прошло сорок лет с начала революции, а изменилась ли женская судьба? Она всё та же, какой была, когда ты вместе с другими шёл, чтобы разрушить ненавистную Бастилию. Для женщины одна дорога — кухня и дети. Если в твоё время ещё были счастливые женщины из народа: участницы революции, писательницы, общественные деятельницы, — то и тогда это были лишь единицы. А теперь только аристократкам позволено устраивать у себя литературные салоны, писать романы и стихи и даже философские труды… А мы? Ты так кичился, что мы — третье сословие. А на что мы годны? Ты сам с твоими передовыми взглядами, даже ты не пускаешь меня вечерами на чердак к дядюшке Франсуа, когда там собираются люди, потому что девушкам не полагается посещать собрания. Вот если я выйду замуж, тогда другое дело — так говорите все вы…