Черепаховый суп. Корейские рассказы XV-XVII веков - страница 8

Прислали однажды родители своей дочери пару красных туфелек. Туфельки так ей понравились, что она не расставалась с ними; любуясь, то и дело трогала их руками.

— Для кого это ты нарядилась в такие красивые туфельки? — пошутил Ан.

— Не забыла я своей клятвы о супружеской верности, — изменившись в лице, ответила женщина. — Зачем ты так говоришь?

Тут же схватила она нож и на мелкие кусочки изрезала одну туфельку.

А то еще сшила она как-то себе белую кофточку, и Ан опять стал подшучивать над нею. Закрыв от смущения лицо руками, жена его заплакала:

— Я никогда, никогда не изменю тебе! А сам-то ты, наверно, мне изменяешь! — Она сорвала с себя кофту и бросила в канаву.

Ана радовала и трогала преданность жены, он любил ее все сильнее. Каждый вечер встречались они и расставались только на рассвете. Но вот через несколько лун узнал об этом министр. В гневе решил он выдать замуж молодую женщину за другого, за простого слугу.

— Ну что ж, — с притворной покорностью сказала жена Ана, — придется снова выходить замуж!

«А я все-таки сохраню верность моему супругу!» — про себя решила она. Своими руками приготовила приданое, состряпала вкусное угощение для гостей. Все, конечно, поверили, что она пойдет за другого. А когда настал вечер и нужно было отправляться к новому мужу, женщина незаметно вышла в другую комнату и повесилась.

Ан ничего не знал. Утром он был у себя дома, когда прибежала девочка-служанка и доложила:

— Пожаловала молодая госпожа!

Радостно выбежал он к воротам встречать свою супругу, но служанка неожиданно объявила:

— Молодая госпожа вчера ночью умерла!

Ан не поверил ей, засмеялся. Бегом побежал он в домик, где они всегда встречались с женой. Посреди комнаты на постели под тонким покрывалом лежала она. Ан бил себя в грудь, он рыдал так горестно, что не могли удержаться от слез все соседи.

В ту пору шли сильные дожди, вода разлилась, и родственники умершей не могли пройти в их домик. Ан все, что положено было для погребения, приготовил своими руками, устроил пинсо,[30] утром и вечером ставил перед ним еду и питье. По ночам он совсем не мог спать, а когда чуть-чуть задремал однажды, вдруг увидел свою жену. Совсем как наяву! Вот она входит к нему, Ан идет ей навстречу, он говорит с ней, говорит… и вдруг просыпается! Безмолвны двери и окна, только бумажный полог пинсо слегка колышется от ветра, угас одинокий светильник. И опять плачет он, теряет сознание и снова приходит в себя.

Дня через три тучи рассеялись, дождь перестал. При свете луны Ан отправился наконец домой. В одиночестве дошел он до восточных ворот дворца Сугангун. Была глубокая ночь. И вдруг он заметил какую-то женщину. Она неотступно следовала за ним, то чуть обгоняя его, то отставая на несколько шагов. Лицо ее было красиво подкрашено и припудрено, волосы собраны в высокий изящный узел. Вот он приблизился к ней. Это покашливание, эти вздохи он ведь слышал уже прежде! Она… Ан пронзительно закричал и бросился прочь. Добежав до какой-то канавы, он обернулся — женщина была рядом! Не оглядываясь, быстро пошел он дальше и, когда подходил к своему дому, заметил, что она сидит у ворот. Ан громко позвал слуг, но женщина вдруг бесшумно исчезла в камнях, не оставив никаких следов.

Душа Ана пришла в смятение, он стал похож на безумца. Прошло немногим более одной луны, и над женой его совершили погребальный обряд и похоронили. А некоторое время спустя умер и сам Ан.

В юности я очень дружил с Пан Ыном. Мы вместе учились и жили вдвоем в скромном домишке. По соседству, в нескольких ли, жил наш приятель Чо Хве, у которого были яблони.

— Все время клонит ко сну, — сказал мне однажды Пан Ын. — Давай-ка сходим к Чо да хоть поедим яблок!

Мы подошли к дому Чо Хве и увидели, что деревья ломятся под тяжестью совсем уже спелых ярко-красных плодов. Однако ворота оказались наглухо запертыми, и войти в сад не было никакой возможности. Мы окликнули хозяина, никто нам не ответил, и только слышалось, как шумят за воротами подвыпившие слуги. А тут еще хлынул проливной дождь. У ясеня, что рос перед самыми воротами, мы заметили привязанных лошадей — одну большую и три-четыре поменьше. Вокруг не было ни души.