Черная кошка, белый кот, или Эра милосердия-2 - страница 15

Вы так — ради хохмы представьте, что вы из 2041. И вот вам надо дойти до президента. Сколько шансов у вас на встречу с ним? Боюсь, что с психами, никто разговаривать не станет. Это когда вам вколют чего-нибудь во избежание. Что-то изменилось? Ничего. Бюрократизм. Какой дурак — «на месте», рискнет своим креслом и карьерой, если что-то не так?

Да и тут бюрократия — это тоже что-то… Вот на встречу с первым из этой когорты сейчас и иду.

По идее «отдел кадров» РК ВКП(б) должен рулить всей номенклатурой городского уровня и ниже. Значит, я должен просить, а мне должны предлагать работу. Куда проситься вот вопрос. По сути вариантов два: раньше думай о Родине, а потом о себе или сначала о себе — потом о Родине. В девяностых остался один вариант. Понятие «Родина» отменили. Если бы решение принимал мой брат или любой из «попаданцев», то однозначным выбором был способ выбраться в решающую элиту или создать свой «хомячник»; сыто есть, вкусно спать, приобрести мировую известность. Да вот хотя бы самое простое — предсказать Никите Сергеевичу, что он станет главой государства. «Через девять лет будешь высоко сидеть — далеко глядеть». А там подсуетиться, всунуться в окружение Леонида Ильича. Начать можно уже сейчас. Он же секретарствует где-то в Молдавии или Днепропетровске. Доступ к «телу» нынче не сложный. Слава «пророка» будет обеспечена и когда начну обихаживать Раису Максимовну, все всё — сразу поймут и «Меченому» будет проще. Вот так и будет сыто и вкусно.

Вот только «Родина» все равно исчезнет. По второму варианту мне ничего особенно не светит. Обычный человек, обычные заботы. Сейчас много работать за обычный паек, потом за скромную зарплату. Через тридцать-тридцать пять лет — пенсия, одна-двухкомнатная «хрущоба» и, буду стоять я с кефирной бутылкой в коридоре, вспоминая — «ходил я уже магазин или нет»[2].

Свою карьеру я сломал в восьмидесятом, предложив омоложение Политбюро и ЦК на партактиве полка. Через много лет выяснилось, что правление Леонида Ильича было лучшим периодом для советского народа. Подавляющее большинство с удовольствием бы туда вернулось. Наверно.

Я стоял у окна слепо уставившись в майскую зелень за окном и думал… думал…

Кто привел к уничтожению страну, а народ к вырождению? Партаппарат — столь эффективный теперь и зажравшийся до упора в девяностые. Накопленные ими социальные неявные преимущества потребовали внешней реализации. Вот захотели — неявные хозяева страны, стать — явными. А быдло, то есть все мы простые люди, должно было узнать своё место.

На смену партаппарату, а точнее сомкнувшись с ним, пришли бандюки — нынешние блатные. Одни без других не могли… а может и могли. Надо будет думать. Про тенденции «блатных» вроде в семьдесят девятом читал в «Литературке». Статья там генерала Гурова — «Лев готовится к прыжку»[3]. «По традиции жанра» — мы с ним обязательно встретимся. С каким же удовольствием я пожму ему руку! Не знаю. А ещё одна гадская социальная группа — это «бывшие узники лагерей» Это с их солженицынских огаживаний — все начиналось. Ненавижу доносчиков и доносы, но вот кого обязательно «застучу» так это — этого, мать его, «выразителя чаяний лучших представителей народа». Вот мне интересно, там все из «вечно стгадающего нагода» или русские там тоже встречались? Что же всё-таки делать? Заикаясь — просить направление? Бред!

Ещё увлекусь, начну говорить нормально. Не-е…»Мы пойдем другим путем!». «Писсменным». А на работу надо идти, по примеру Шарапова, в милицию. Если не могу давить партаппарат, то уголовничков вполне. Соцзаконность — соцзаконностью, но посильно придавить гадов будет можно.

А целью поставить нынешнюю службу внутренней безопасности. Но это в перспективе, а сейчас надо внизу поработать!!!

По ходу получается подспудно решение-то принято. Подкорка сама все за меня решила. Коммунистом был им и стану. Пока есть Родина — будем думать о ней! Искать способы давить гадов. А их я знаю. Теперь искать… искать способы противодействия. А начинать надо с карандаша и бумаги. Заикаюсь я плохо, а пишу хорошо.

Приняв решение, добыл пару листов бумаги и карандаш, на том же окне под несколько удивленными взглядами, немногочисленных проходящих, начал писать.