Черная кошка, белый кот, или Эра милосердия-2 - страница 18

Вокруг меня город, живущий не очень мне пока понятной жизнью. Не улавливаю я его внутренний ритм. Не могу подстроиться. Пока «я чужой на этом празднике жизни».

А странно, на мой взгляд, тут все. Очень. Большинство народа в частично военной форме и сапогах. И бабы с платочками, повязанными на головах. Мужики и парни в кепках или фуражках. Калеки, нищие, блатные, пленные немцы — старательно прячущие глаза… Бабы недвусмысленно оценивающие ладного молодого «офицерика» — меня.

И серое все кругом — СЕРОЕ. И тусклое. Привыкший к разноцветью одежды, рекламы, домов… к ярким и блескучим вывескам — глаз невольно ищет этого и не находит. Есть у меня пока это ощущение — попадания в фильм. Ненастоящности. «Неделька — другая и все успокоится…», как поется в детской песенке. Пока же держусь, чуть настороже. И людей на улицах как-то непривычно мало. Адрес доброй старушки в Старом городе подсказала молоденькая сестричка в госпитале. А улицы тихие. Собачки из-за заборов почти не лают. И на улицах бродячих псов нет. Судя по всему — подъели. Местные скушали. Голод. Да и кормить собачку опять же надо. А тут своим не хватает. Вон и голубятен полно. Только голубей маловато. Скорее всего, по этой же причине. Заборы здесь непривычные. Глухие и высокие — не заглянешь с улицы во двор. Вся жизнь дома заботливо спрятана от чужих глаз. Вежливо стучу в глухую калитку. — Заходите!

— Здра-авству-уйте!

Старушка — хозяйка, опираясь на грабли, смотрела на меня. Понадобилось некоторое усилие, чтобы подобрать отпавшую челюсть. Ничего себе «старушка»? Старушка?! Да ей лет сорок — сорок пять. Она лет на пятнадцать младше меня старого! Весьма миловидное лицо с россыпью веснушек. Серые глаза, высокий лоб. Не худая и не толстая. Замызганное домашнее платье. Разбитые ботинки на ногах.

— Здравствуйте. Что вы хотели?

— Мне-е с-сказа-али жилье у-у вас мо-ожно сня-ать?

— А… Ну проходите. Присаживайтесь, — она указала на скамейку у дома. — В ногах правды нет.

— Вы откуда?

— И-из го-го… из больни-ицы…

— Вы раненый?

— Н-нет! — я отрицательно покачал головой. — Т-ту-ут — ш-шпана го-олову про-оломила. А-ам-мнези-ия у меня… — я теперь уже привычно достал справку с диагнозом.

Она внимательно прочла её. Потом посмотрела на меня.

— Временная амнезия?

Я неопределенно хмыкнул.

— Ну, пусть будет — амнезия. Разное случается… Пойдемте, покажу вам жилье.

— Вы совсем память потеряли или как?

— М-места-ами-и…

Мы пошли в дом, где я привычно придержал двери — вежливо пропуская даму вперед.

Комната, которую предложили мне занять, была не обычным «углом» — как принято в нынешнее время. Это когда твою койку стыдливо отделят занавесочкой от общей площади. А действительно комнатой. Небольшая веранда с другой стороны дома окнами выходила в небольшой садик с яблонями и ещё какими-то фруктовыми деревьями. Между ними виднелись ухоженные грядки. Кровать с уже позабытыми мной никелированными шарами. М-м… а на ней подушки — уголком, заботливо накрытые кружевной салфеточкой. Давно забытый символ домашнего уюта. Аккуратный половичок, стол с настольной лампой. Чисто, аккуратно. По нынешним временам это — «Хилтон», не меньше. Кругом грязища, бараки… вши с клопами — обыденность. А тут!?

— Вот. Располагайтесь… Меня зовут — Амалия Карловна, — она изящно наклонила голову. — Чай будете пить?

— Да-а… с-с судово-ольствием.

— Только поскорее — пока чайник горячий.

Я кинул вещмешок в угол, на ощупь пригладил короткий ежик волос и прошел «на кухню». Из сеней было две двери. Одна ко мне в комнату. И вторая — на половину хозяйки.

Беленая русская печь, стол со стоящими на нем парой чашек — это кухня. Из неё ещё одна дверь в хозяйскую часть. В неё видно: ходики на стене с кошачьей мордой, пару рамок с множеством фотографий в каждой и уголок буфета. Это то, что мне видно с моего места.

Попили чаю. Я выложил на стол пару кусочков сахара, отбитых от большого куска — заботливо завернутого в вощеную бумагу, лежащего в моем вещмешке. Пока пили вприкуску паршивый «чай» из смородинового листа и сушеной морковки — болтали. Вернее говорила только Амалия. Я в основном молчал и все больше кивал — стараясь, понравится.