Черная кошка, белый кот, или Эра милосердия-2 - страница 29

Выстрелы — то ли не услышали, то ли — милицию вызывать не стали. Мобильников пока не изобрели и хозяева милицию, похоже, вызывать не торопились. Может от греха, а может ещё как. Моих «крестников» успели обобрать по-полной. Опять же, то ли хозяева, то ли прохожие — «доброхоты». Осталась только моя статуэточка. Я ухмыльнулся. Была, значит банда «Черная кошка» — теперь будет «Белая кошка». Очень неплохая импровизация вышла.

Будут ли меня искать бандюки? Будут. Есть тут «смотрящий». Есть. А может и нет. Ну да бог с ними — пусть ищут. По статуэтке отследить меня можно? Нет. Даже если меня срисовали на рынке, то из всех примет у них — только одно то, что я в форме. И то сильно навряд ли. Кто — кому будет описывать внешность лоха? Плащ? Тоже сильно сомнительно. Отследили меня скорее всего у «ювелира» — часики… А мои покупки потом только сопровождали. Часы тетка носила проверять сама. Я сторожил её барахло. Хорошо сложилось.

А вот военных теперь поостерегутся трогать. Будут точно знать, что можно по зубам в ответ получить… И хорошо получить — вплоть до летального. Короче, хрен им на всю морду, «а не Шарапова!» и контрольный в голову от меня… С моей хозяйкой у меня сложились очень дружеские отношения. Я наколол дров, да так — чуть помог по хозяйству. По весне ведь тут зверский паводок был. Позаливало все в Старом городе к чертовой матери. Амалии повезло, обошлась малой кровью — дом добротный. А вот на соседней улице многие саманные домики подмыло — сейчас там отстраиваются по мере возможности. Беда… Тут вообще с жильем беда. Ладно бараки, ладно саманные эти домики… Это домики. Тут ещё и землянок полно. И не только по окраинам и не только для бомжей. Живут тут в них в вполне себе нормальные люди. СЕМЬЯМИ ЖИВУТ. Потому что просто негде больше жить!!! Вот так вот! Простое такое решение «жилищной проблемы». И госпиталей тут оказывается восемь, а не шесть.

…«Лучший немец — мертвый немец!» — это девиз не только нашей разведроты, это девиз вообще всей разведки.

Я стоял в строю на правом фланге, и молчал. Вольно стоял, хотя вдоль него бегал и тряс пистолетом пьяный майор — только что присланный, и только что прибывший на фронт. Какой дурак прислал к нам эту тыловую крысу? Он был из нового пополнения. До этого он отирался где-то в Сибири. А теперь он ходит, трясет тут пистолетом, как будто это и правда может кого-то из нас тут стоящих, испугать. Убили неделю назад Воронова. Вот и прислали «это». На замену. Устали мы все — ох, как устали. От постоянного напряжения устали. Наша рота уже две недели подряд ходит в поиск, но взять «языка» нам никак не удается. Каждый день кто-то погибает. Платим своими жизнями — бесполезно платим. Потому что — нет результата.

Обычные наши фронтовые будни. Мы породнились со смертью. Кто-то — сегодня, кто-то — завтра. Мы не ведем разговоров о том, что «… вот после войны…». У нас нет его, этого — «После…» Мы живем — здесь и сейчас. Никто не предается таким бредням, как мечты. Смерть незримо всегда рядом — на расстоянии вытянутой руки. Мы одеты не по форме — и никого особо это не волнует. У нас другие задачи на войне. Мы не ходим строем — нам это нужно. Нас хорошо кормят, конечно, не белым хлебом как летчиков. Но сухари мы едим очень редко. Мы глаза и уши командования. Мы смертники. Все стоящие в этом строю. Наши потери больше, чем у штрафников. И мы не можем «искупить кровью». Мы другие. Мы здесь по собственной воле… — все. Кто бы, что не говорил. От нас многие уходят. Нельзя сюда — «по приказу». Нам здесь не жить… — нам здесь умирать вместе. Главное…? Главное, что не бросят тебя раненного — там. Вытащат. Вынесут по-любому. Сделают тоже, что и ты.

Страшно ли умирать? Да. Но только здесь — по эту сторону. Там… в немецкой траншее, которую мы называли — «дом родной». Там — уже нет. Нам страшно здесь. Вернее не страшно, а присутствует страх смерти. Там… Там он уходит. После короткого шага за бруствер, остается только цель и задача. Я смотрел на его рожу и понимал — не наш он. Не будет у нас с ним — «ни любви, ни дружбы…». Не слушал я его. О своем думал, о разном. Дурак он… патологический.