Черная кошка, белый кот, или Эра милосердия-2 - страница 33

А ковер — это та хреновина с оленем. Не знаю, как назвать — покрывало не покрывало… фигня — на стене, которой цена три копейки. Выслушал. Поорал, развел всех по сторонам и пошел обратно. Вот такая вот работа.

Закон даёт мне право убить другого — лишь в целях необходимой самообороны, а под необходимой самообороной закон разумеет лишь оборону — в случае крайней необходимости — своей собственной жизни. Закон не дозволяет мне убить кого-то, чтобы спасти своего отца, или своего сына, или своего лучшего друга, или чтобы защитить свою возлюбленную от насилия либо поругания. Закон смехотворен, короче говоря, — ни один порядочный человек не станет руководствоваться им в своих поступках.

Яльмар Эрик Фредрик Седерберг.

Война была тяжелым испытанием для любого человека. Если грязь можно смыть, постоянное чувство голода притупить относительной сытостью, холод забыть… То как забыть убийства себе подобных? Жестокость оправданную и неоправданную, кровь друзей, кровь врагов на твоих руках? На войне любой нормальный разумный терял нормальность и разумность, те качества, что воспитывались в людях веками и назывались моральными нормами, отличающими человека от зверя. Во всё дальше отдаляющемся от меня двадцать первом веке было придумано слово — «реабилитация», в приближающемся и всё глубже проникающем в меня двадцатом про него ещё не знали или не считали нужным знать. Но не знать о чем-то, не значит, что оно не существует.

И глубокие психологические и психические травмы у людей были. Существовали независимо от их знаний и желаний. Я отчего-то думал, что тут все наперебой говорят с друг с другом о войне и о разных «случаях на войне». Но это было не так.

Существует в людях некий барьер, не позволяющий наслаждаться страданиями и жестокостью, смаковать страшное и противное природе человека. И потому мои сослуживцы, случайные знакомые и просто контактировавшие со мной — избегали говорить на эту тему. И моё незнание реалий той войны списывалось на «обычность» нежелания вспоминать. Я мог больше не заикаться и говорить нормально, хотя и я продолжал стараться чаще молчать.

Живу я тут. Просто живу — не строю никаких планов. Рутина. Скука. Как-то даже привык. Все мысли о быте… о еде, о дровах, о службе… вжился. Странно мне тут многое, но привык. Народ конечно в большинстве малообразованный. Как сказали бы наши продвинутые юноши — «бескультурный». А мне как-то на это плевать. Нормальные люди — обычные. А что мало знают или читали…? Так и у нас, с этим интернетом и западными штуками вроде ЕГЭ — стало столько тупых! Я просто отчего-то помню о том, что это они — именно эти «малообразованные» люди, вытащили страну. Дали этот шанс — «продвинутым». И если б не они — эти «особо культурные», были бы такими же. Это они «совок» и «быдло» — сейчас недоедают, надрываются, трудятся и умирают. Нет у меня права — никого осуждать! Нету! И не мне судить кого-то за то, что у них не было шанса — поучиться побольше или как правильно ножом с вилкой пользоваться… Я — права такого не имею!

Взять тех же местных казахов — эти вообще по-русски с трудом пять слов. Что их за это осуждать?! Как жили при феодализме — так и живут. И все нормально. Они пасут скот, гоняют его сюда — на мясокомбинат. Крадут по-старинке, да и не только друг у друга скотину. У них вечные разборки.

Забавный они народ. Если казах начальник — он работать никогда сам не будет, но вот всех остальных заставит. А в начальники они рвутся всеми силами. Помню хохму из своего прошлого. Понадобился в соседнюю контору — дворник. Повесили объявление у вокзала: «Срочно требуется дворник!..». Неделю никого, вторая пошла… И тут какой-то шутник дописал на объявлении от руки: «Срочно требуется СТАРШИЙ дворник!..». За день пришло пятеро!!!

Рабочий день заканчивался. Надоевшее солнце косматым малиновым шаром уходило за дома. Станет хоть немного прохладнее. Вспомнил ведь я немного. Голод будет. Неурожай будет страшный. Мало нам войны, так ещё и это. Насколько я помню, скоро пройдет волна диверсий на западных рубежах нашей Родины. Пройдет — не пройдет. Но ситуация обострится. Надо туда уезжать. Неуютно я себя здесь чувствую. — Старший лейтенант Адамович! — ввалившись ко мне в кабинет, по-уставному проорал старшина — Генрих Шац.